экспансия в популяции неблагоприятных вариантов нормы должна была явиться неизбежным последствием прекращения естественного отбора. В противоположность дарвиновскому "выживанию наиболее приспособленных", бывшему базой эволюции путем естественного отбора, здесь неизбежно должна была осуществиться "экспансия наименее приспособленных" далеко за те пределы, которые были возможны раньше»[9].
Исследователи считают, что именно «экспансия наименее приспособленных» послужила толчком к значительному росту подвижности нервных процессов, повышающему скорость восприятия и переработки информации, поступающей из внешней среды. Считается, что человек с нервной системой такого типа (современный человек) существует около 30 тыс. лет — всего лишь, примерно, тысячу поколений. Развитие и совершенствование речи требовало уже совершенно исключительной быстроты взаимодействия возбудительных и тормозных процессов коры головного мозга. Следовало бы говорить о какой-то совершенно особой, скоростной, стремительной, сверхбыстрой подвижности, свойственной высшей нервной деятельности человека. Наш речевой аппарат работает настолько четко и быстро, что нам теперь совершенно не нужно даже заранее обдумывать конструкцию произносимой нами фразы, а мы ее просто начинаем, следя не за грамматической ее конструкцией, а лишь за ходом собственной мысли, что, однако, не мешает тому, чтобы все слова, а так же все наклонения и падежи оказались стоящими на своем надлежащем месте.
Сформировавшаяся благодаря сверхподвижности нервных процессов человеческая речь («вторая сигнальная система») стала дополнительным мощным фактором роста внушаемости. Теперь охранительные гипнозоподобные состояния и вынужденные формы поведения определялись не только действием физических сигналов, но и «сигналами сигналов», то есть речью с ее богатством информационных параметров.
Именно с этим обстоятельством многие исследователи связывают не только нарастание разнообразия изобразительных стилей в первобытном искусстве, но и, главное, появление в нем некоторых странных особенностей. Вместо живых и реалистических изображений предшествующей культуры появляются хотя и художественные, но уже весьма причудливые фигуры полулюдей-полуживотных, действующих в сценах уже имеющих какой-то ритуальный смысл, вроде дошедшего до нас изображения эпизода поедания бизона, аналогичного ритуалу поедания медведя, существовавшему у первобытных народностей Сибири.
Именно в эту эпоху люди, вместо того чтобы прогрессировать в своем трудовом развитии и продолжать подчинять себе природные стихии, почему-то обратили внимание на странные и, казалось бы, бесполезные занятия вроде ритуальных обрядов, магии и всякого рода колдовства. «Не успев еще как следует завоевать природу, человечество сразу же пошло по пути для нас теперь не сразу понятному, — по пути создания цепи предрассудков и нелепых суждений», — так характеризовал этот период эволюции человека С. Н. Давиденков[10].
Первым и всеобщим явлением, с которым столкнулись этнографы, исследующие жизнь первобытных людей, был «анимизм» — представление об одушевленном характере всех предметов и явлений природы. Следующей ступенью универсальной формы первобытных верований явился «тотемизм» — представление о том, что определенная племенная группа ведет свое происхождение от того или иного животного, с которым племя таким образом кровно связано и внешне должно быть ему уподоблено.
Совершенно логично напрашивается вывод, что сам по себе принцип ритуального ограничения поведения и ритуальных действий в общей системе жизнедеятельности архаического человека представлял универсальную психологическую структуру, обусловленную особенностями функционирования мозга. Вместе с тем, анализируя специфику «первобытного мышления», Э. Тейлор, О. Лepya и др. указывали, что оно едва ли в чем-нибудь существенном отличается от «логического мышления» современного человека, и что дикарь, если он заблуждался, то заблуждался с помощью той самой логики, которой все мы пользуемся в настоящее время в повседневной жизни. На этих же позициях стояли и наши отечественные исследователи Л. Я. Штернберг и С. П. Крашенинников.
Но если примитивное мышление было логическим мышлением, то что же было причиной универсального логического суждения, приведшего к созданию анимистических, а в последующем и магических представлений?
Этнографы объясняют это обстоятельство действием двух факторов: во-первых, страхом первобытного человека перед внешним миром и, во-вторых, недостаточностью его знаний о внешнем мире, заставившей сделать из повседневных наблюдений хотя и неверные, но на этой стадии единственно возможные выводы. К двум вышеназванным мы добавим от себя и третью причину ошибочных суждений первобытного человека, которая состоит в исключительно высокой степени его внушаемости. Именно это качество служило препятствием для поиска реальных причин, лежащих в основе окружающих человека явлений действительности.
Чувство страха по определению большинства исследователей составляло неотъемлемую черту первобытного мироощущения. «Страх создал богов» («Primus in orbe fecit deos timor») — эти слова известны еще со времен Древней Греции. Не следует забывать, что и сам по себе страх — это состояние с преобладанием тормозных процессов в коре головного мозга, которое в свою очередь резко повышает проявления внушаемости. Учитывая это, можно говорить, что первобытный человек перманентно находился в гипнозоподобном состоянии, и большая часть его жизненных программ носила менее или более долгосрочный внушенный характер.
Весьма характерно, что этот первобытный страх и сегодня продолжает сопровождать жизнь отсталых народностей. Вот как описал известному путешественнику Кнуду Расмуссену душевное состояние своего народа эскимос Ауа: «Мы боимся! Мы боимся непогоды, с которой должны бороться, вырывая пищу у земли и у моря. Мы боимся нужды и голода в холодных снежных хижинах. Мы боимся болезни, которую ежедневно видим около себя… Мы боимся мертвых людей и душ зверей, убитых на ловле. Мы боимся духов земли и воздуха… боимся всего, чего не знаем. Боимся того, что видим вокруг себя, и боимся того, о чем говорят предания»[11].
Страх в известной степени мог быть достаточно мотивирован первоначальной беспомощностью нашего предка, но все же нельзя не усмотреть некоторого перерастания этого страха за пределы его реальной обусловленности.
Нет сомнения в том, что этот «избыточный» страх дикаря и являлся следствием прекращения естественного отбора, о котором