теперь всему миру веснушчатая девятилетняя девочка с рыжими косичками, проживающая на окраине маленького шведского города в доме, который она назвала вилла «Курица», вместе с обезьянкой господином Нильсоном и лошадью, — словом, явилась Пеппи Длинныйчулок, дочь капитана Эфроима Длинныйчулок.

Ее увидели одновременно и дочка и мама. Они ужасно обрадовались неунывающей одинокой девочке и улыбнулись ей; замечено, что если человека встретят улыбкой, он на всю жизнь останется как бы освещенным солнцем.

А потом все пошло само собой. Раз уж Пеппи появилась, она-то придумает такое, что не соскучишься.

Но все-таки как же она возникла?

Однажды в Копенгагене собрались трое писателей, награжденных премией имени Андерсена, высшим отличием сказочников: Памела Трэверс, Астрид Линдгрен и Эрих Кестнер.

Встречу они решили отпраздновать в кабачке. Астрид Линдгрен больше всего хотелось потанцевать.

Ведь и Пеппи без ума от танцев. Помните, когда воры Блом и Громила Карл попытались ограбить одинокую обитательницу виллы «Курица», Пеппи сперва связала их. А потом разрезала веревки, но с условием, что Громила Карл станет с ней танцевать, а Блом будет им играть на гребенке с папиросной бумагой.

Воры совсем выбились из сил, но Пеппи все не отпускала их:

— Нет, нет, дорогие мои, я не натанцевалась! О! Я могла бы плясать до четверга, — сказала она, когда пробило три часа ночи.

Но это был праздник Кестнера: в тот день именно он получил Андерсеновскую премию. Кестнер был настроен задумчиво и немного торжественно: хотелось ему поговорить о самом главном.

— Вот смотрите, — сказал он Линдгрен и Трэверс, — премией награждены вы — две женщины — и только один мужчина. Чем это объяснить? Может быть, тем, что вы, матери, видите, понимаете, чувствуете своих детей, а вот я знаю по-настоящему одного-единственного ребенка: себя самого, каким я был когда-то. К прошлому тянется бесконечно длинный и хрупкий колодец, чудом сохранившийся, — и это все, что позволяет мне писать. Со дна колодца видна звезда. А когда глядишь с вершины в глубь колодца, открывается твое детство.

— Вы правы, — согласилась Астрид. — Матери видят многое. Но так, до конца и изнутри, чтобы писать о нем, мы тоже знаем одного-единственного ребенка.

... Этот-то ребенок и явился из Смоланда, из детства Астрид, и тогда возникла Пеппи.

— Для маленьких детей очень необходимо, чтобы жизнь шла по размеренному порядку, а главное, чтобы этот порядок завели они сами, — говорит Пеппи.

Вот она и завела «размеренный порядок», куда, конечно, входит и побег на необитаемый остров и многое другое, что иному взрослому покажется странным.

Она твердо знает не только, как жить, но и для чего она живет. Блумстерлунд избивал лошадь, которая не могла стронуть с места телегу, груженную тяжелыми мешками. Пеппи попыталась усовестить его, а так как этот жестокий человек не унимался, несколько раз подбросила его в воздух, сыграла им в мячик; это помогло — взглянув на мир с высоты, он стал смирнее овечки.

Пеппи подняла лошадь, удивленную таким оборотом дела, и отнесла ее в конюшню; вспомним, что если есть в мире человек сильнее Пеппи, то только Эфроим Длинныйчулок. Потом она взвалила один из мешков на спину Блумстерлунду, подхватила оглобли и вкатила телегу во двор.

— Ты хорошо поступила, — сказала учительница, наблюдавшая за происшествием. — С животными надо всегда обращаться ласково, и с людьми тоже.

— Конечно, я была очень добра к Блумстерлунду: сколько раз кидала его в воздух и ничего за это с него не взяла, — ответила Пеппи.

— Для этого мы и родились на свет, — продолжала учительница. — Мы живем для того, чтобы делать людям добро.

Пеппи выжала стойку и принялась болтать в воздухе ногами.

— Я-то живу только для этого! — крикнула она. — А другие люди, интересно, для чего они живут?

И она ведь задала не праздный вопрос.

На первый взгляд учительница и Пеппи относятся к добру совершенно одинаково. Но разница существует. Учительница убеждена, что самое главное — вырасти прекрасно воспитанной дамой, добру же похвально посвящать часы досуга. А Пеппи только и живет для добра. И вот уж на что она не согласится ни при каких обстоятельствах — именно стать прекрасно воспитанной дамой.

Однажды фру Сеттергрен, мать Томми и Анники, лучших друзей Пеппи, позвала ее на чашку кофе. Когда гостьи фру Сеттергрен, чинно прихлебывая кофе, стали поливать грязью ближних — подневольных и зависимых, Пеппи испытала острейшее желание убежать, но не прежде, чем она проучит благовоспитанных дам, да так, чтобы они запомнили урок.

И то и другое она выполнила с полным успехом.

Нет, чем стать такой, как гостьи фру Сеттергрен, Пеппи лучше навсегда останется ребенком. Вот она и принимает вместе с Томми и Анникой пилюли против взросления — на вкус и на цвет напоминающие обыкновенные зеленые горошины. А что, если горошины не помогут? Но и тогда ни за что не превратится она в светскую даму, а станет лучше морской разбойницей, это решено!

Но, может быть, придёт время, и Пеппи разгадает тайну: как навсегда остаться ребенком, подобно Маленькому принцу, и одновременно сделаться такой, как Антуан де Сент-Экзюпери.

Сказка завоевывает новые владения

В «бедное, жалкое время внутреннего огрубения и слепоты», как выражается Э. Т. А. Гофман, духи сказки переселялись поближе к людям. Для того именно, чтобы по мере сил спасать от гибельного «внутреннего огрубения».

Поближе к детям.

И прежде всего они завоевывали детские комнаты, а где нет их — темное волшебное пространство под ветхой кроватью, под колченогим столом, если там поселилась хоть одна кукла, пусть даже тряпичная, сырой угол подвальной каморки, если там стоял на часах хоть один оловянный солдатик, пусть даже одноногий.

В то время историки — те из них, которые интересуются не только войнами, — могли бы заметить важные перемены в обширном народе игрушек. Они оживали; или так казалось, что они оживают.

Куклы научились отчетливо, с хорошим произношением выговаривать слово «мама», закрывали глаза, когда надо ложиться спать, а утром открывали их, кукушки на часах отсчитывали время, китайские болванчики кланялись, а искусственный соловей очень верно пел; правда, всегда одно и,то же.

Все это можно было приписать искусству игрушечных мастеров. Но как показало дальнейшее, если игрушки действительно оживали, а не притворялись живыми, дело было не только в умении тех, кто их смастерил, или, точнее, совсем не в этом.

... В тот год Мари Штальбаум, как рассказывает Гофман, исполнилось семь лет. Крестный ее, старший советник суда