видах избирательной системы, что искажает всю достоверность выборов. (Это относится — и к возможностям административного влияния.)

Как вы думаете, существует ли в России свобода мнений и свобода прессы?

Сравнительно с тем, как мы жили до 80-х годов, — свобода устного выражения мыслей — полная. Свобода прессы существует также в немалом объёме, но всегда хочется больше.

Каковы сегодня роль и значение Русской православной церкви?

Ныне православная Церковь свободна от государственного влияния и не встречает административных препятствий в своей деятельности. Однако 70-летний гнёт и преследования Церкви со стороны коммунистической власти — массовое уничтожение храмов, и самих священнослужителей, и растоптание приходской жизни, и отход новых поколений от веры — оставили глубокие последствия. Всем тем Церковь ещё сильно подорвана и сегодня, лишь постепенно оправляется.

После того как вы критически отзывались о Сталине в ваших фронтовых письмах другу, в 1945 году вас приговорили к 8 годам заключения и ссылке. В 1956 году Хрущёв реабилитировал вас, прочитав Юдин день Ивана Денисовича». А как вообще получилось, что Хрущёв прочитал эту книгу?

Реабилитирован я был в 1957 году — не лично Хрущёвым, а в потоке общего пересмотра судебных дел. «Один день Ивана Денисовича» был донесен до внимания Хрущёва в 1962 году — отважными самоотверженными усилиями Александра Твардовского при содействии хрущёвского референта Лебедева.

Вы потом встречались с Хрущёвым лично? Если да, то какими были ваши взаимоотношения?

Я был представлен Хрущёву в декабре 1962 на встрече с деятелями искусств — помимо этого не встречался и не беседовал с ним никогда.

После распада СССР многие надеялись, что вы займёте президентское кресло. Почему вы никогда не предлагали себя в этом качестве?

Я — писатель, то есть художник, а не политик. К политическим заявлениям на протяжении жизни меня вынуждала гнетущая обстановка в СССР, невозвратимые потери в нём действенных общественных сил от 70-летних репрессий, а кроме того — искажённое представление о России на Западе. Ещё до возврата на родину из изгнания я не раз публично говорил, что возвращаюсь именно как писатель, не приму никаких постов ни по выборам, ни по назначению. (Именно в те месяцы в российской прессе публиковались и приглашения мне баллотироваться в качестве Президента.)

Вернувшись в Россию, вы много ездили по стране, выступали в Думе и вели собственную передачу на телевидении. Это говорит о том, что президент Ельцин благоволил вам. И тем не менее, вы упрекаете его в том, что он ускорил развал государства. Что Ельцин сделал не так и почему?

Грубые промахи Ельцина — и даже преступления относительно будущего России — отчасти были видны мне уже из Вермонта, и я тогда же его предупреждал не раз. Но тем разительней стали они мне видны от момента возврата в Россию. Я высказал это ему в нашей единственной встрече и многократно публично говорил об этом по всей стране. Это отражалось и в моих тогдашних выступлениях по телевидению — за что и были они в 1995 году запрещены.

Вы поддерживаете с ним отношения?

Кроме той личной встречи в ноябре 1994 года — никаких контактов с Ельциным в России у меня больше не было. В 1998, при моём 80-летии, Ельцин распорядился наградить меня высшим государственным орденом Андрея Первозванного. В обстановке всеобщего разорения страны я принять ордена не мог. (Об отказе я предупредил его администрацию заблаговременно, не ища публичности в том, но Ельцин остался при своём решении.)

Как вы оцениваете политическую деятельность Михаила Горбачёва? Какую роль он сыграл в процессе демократизации России?

Сейчас я окончил публикацию по-русски моих мемуаров «Угодило зёрнышко промеж двух жерновов», которые, я надеюсь, в недалёком будущем будут доступны и немецкому читателю. Там я оцениваю и эпоху Горбачёва.

В августе 1990 года Горбачёв реабилитировал вас и других изгнанников. Почему вы вернулись на родину не сразу, а лишь в 1994 году? Может быть, вернувшись раньше, вы достигли бы большего?

Нет, я был реабилитирован (от обвинения в «измене родине») только осенью 1991. Мои суждения и предложения о происходящих в России процессах я опубликовал в России в сентябре 1990 весьма многочисленным тиражом (27 миллионов). Большего влияния, чем моим словом, — я оказать не мог. То потребовало бы от меня прямой активной политической деятельности, от которой я отказался задолго прежде.

Вы как-то упрекнули Михаила Горбачёва в том, что он «всеми правдами и неправдами» задерживал публикацию ваших книг. Что заставляло его это делать?

Для эпохи Горбачёва мои книги были слишком радикальным потрясением. Позже и советники Горбачёва печатно объясняли, что Горбачёв опасался моего влияния. (Об этом — в том же «Зёрнышке».)

В «Архипелаге ГУЛАГе» подробно описано, как заключённым удавалось, несмотря на бесчеловечные условия в лагере, сохранить человеческое достоинство. Наверное, не менее трудно было сохранить в лагере и свой собственный язык?

Задача сбережения и восстановления чистого русского языка стояла перед нашим обществом в советское время не только в лагерях, но и на воле. Не менее того стоит она и сегодня. В лагерные годы открыто я только и мог себе позволить заниматься русским языком. Что я и делал годами углублённо, а в 80-е годы издал особый словарь, помогающий, как я надеюсь, сохранять богатства русского языка.

Первую реакцию на вашу книгу о «еврейском вопросе» в России — как, впрочем, и на сам выбор темы — можно охарактеризовать как смятение и замешательство. Как вы можете это объяснить?

Книгою «Двести лет вместе» я пытался нарушить утвердившееся в советское время неестественное табу на любые вопросы русско-еврейской истории. Эта книга — попытка установить сочувственное взаимопонимание обеих сторон и создать основу для бла гоприятственного диалога. И с обеих сторон есть читатели высокого интеллектуального и морального уровня, которые так и восприняли книгу. К сожалению, большая часть пока не проявила такого понимания.

Вы выступаете за воссоединение России с Украиной и Белоруссией. Почему?

Я всегда выступал за единство России, Белоруссии и Украины по причине их исторического, этнического, религиозного, культурного и языкового родства, и уже давнего и неискоренимого переплетения в многомиллионных семейных связях. К глубокому огорчению — за истекшие от раскола 12 лет было сделано много жестоких ошибок и искусственно предпринятых (и поддержанных извне) враждебных мер против такого единства. И сегодня оно представляется если не безнадёжным, то весьма отдалённым во