времени.

Есть ли, по вашему мнению, какое-нибудь решение чеченской проблемы?

Хорошо познакомившись с чеченским характером во время казахстанской ссылки 50-х годов, — я в 1992 году давал Ельцину совет удовлетворить чеченскую жажду независимости и предоставить Чечне самостоятельное государственное существование — только без исконных казачьих земель по левому берегу Терека («подаренных» Хрущёвым Чечне при возврате чеченов из ссылки). Начатая Ельциным в 1994 война с Чечнёй была глубоко ошибочной (да и провально неподготовленной). Но с 1996 по 1999 Чечня при Масхадове и была фактически вполне независимой. Однако она употребила эту независимость никак не для строительства мирной жизни, никак не для устройства мирного производства — но для грабительских налётов на Ставрополье, массовых угонов скота оттуда, захвата заложников (а внутри Чечни продолжала физически искоренять оставшееся русское население). Использовала независимость — для стягивания арабских боевиков со всего мира, тренировки террористов в лагерях подготовки, непомерного накопления вооружений извне — и первая же напала на Дагестан (часть Российской Федерации) с ваххабитскими завоевательными лозунгами. С тех дней у России и не оставалось другого выхода, как принять военный вызов. А теперь попытки найти политическое умиротворение и прекратить военный конфликт — трудная задача на долгие годы.

Говорят, вы предложили восстановить смертную казнь в отношении главарей чеченских бандформирований. Чем это продиктовано ?

Я говорил не именно о чеченских главарях, а о всемирной неизбежности самозащиты человечества. Террористы, уничтожающие массы гражданского населения, — по сути объявляют смертельную войну всему обществу, — и нет другого выхода, как вызов принять.

Смогут ли когда-нибудь исламский и христианский мир жить вместе?

Сегодняшняя вражда — не религиозного характера. Надеюсь, что возобладают благоразумие и естественные человеческие и религиозные мирные чувства. Думаю, что и Россия могла бы сыграть в том весьма положительную роль.

Свои гонорары за «Архипелаг ГУЛАГ» вы отдаёте в Фонд, который оказывает финансовую помощь бывшим узникам ГУЛАГа. И ещё ваш фонд учредил литературную премию. Как обстоят дела в современной русской литературе?

С наступившим в России в 80-е годы потрясением мгновенного перехода от многолетнего запрета всякой самостоятельной речи и творчества — ко внезапно хлынувшей полной внешней свободе — многие писатели в России, увы, не справились, захлебнулись в этой свободе. Одни поддались болезни поверхностного экспериментаторства и измельчания, другие — соблазнительной погоне за мимолётной модой и коммерческим успехом. (Болезнь, впрочем, и всемирная.) Но историческое нравственное и художественное здоровье русской литературы столь крепко, что она перестояла и коммунистическую эпоху, перестаивает и сегодняшнее смятение — и, я верю, снова утвердится жизненной, духовно укрепляющей силой для народа, и, надеюсь, не только для русского.

Вам исполняется 85 лет. Каков, вкратце, итог пройденного жизненного пути?

По обстоятельствам жизни свой литературный путь я реально начал лишь сорокалетним. С тех пор я осуществил в литературе многие из моих замыслов, да кое-что и в общественной жизни, но там многого выполнить не удалось. Насколько будет прочтён главный труд моей жизни — эпопея «Красное Колесо» — покажет лишь время, уже после моей смерти.

20-летний насильственный отрыв от родины я и жена моя выдержали духовно, и в неустанной деятельности. Трое наших сыновей, теперь все уже за 30, выросли целеустремленными, определившимися личностями — и, несмотря на детство их и юность в изгнании, — неотрывными от России.

В 1970 году вы получили Нобелевскую премию в области литературы. Каково значение этой награды в вашей жизни?

В годы самых жестоких преследований от коммунистической власти Нобелевская премия укрепила моё положение — и помогла мне устоять.

Вы боитесь умереть? Испытываете ли вы страх перед смертью?

Лишь в юности я боялся умереть: так рано, как умер мой отец (в 27 лет), — и не успеть осуществить литературных замыслов. От моих средних лет я утвердился в самом спокойном отношении к смерти. У меня нет никакого страха перед ней. По христианским воззрениям я ощущаю её как естественный, но вовсе не окончательный рубеж: при физической смерти духовная личность не прерывается, она лишь переходит в другую форму существования. А достигнув уже столь преклонного возраста, я не только не боюсь смерти, но уже готовно созрел к ней, предощущаю в ней даже облегчение.

Продолжаете ли вы писать, и если да, то над чем вы сейчас работаете?

Да, писать продолжаю. Но сколько мне пришлось в жизни давать интервью — в каждом из них содержался этот вопрос: над чем я сейчас работаю? Однако и не было ни единого случая, чтобы я на этот вопрос отвечал. Потому что: чего ещё нет — того и нет. Простите.

Какое ваше самое большое желание?

Чтобы русский народ, несмотря на все многомиллионные потери в XX веке, несмотря на нынешний катастрофический упадок — материальный, физический, демографический, у многих и моральный, — не пал бы духом, не пресёкся в существовании на Земле — но сумел бы воспрять. Чтобы в мире сохранились русский язык и культура. (И сохранилась бы в том и моя скромная доля.)