темно-красной книжицей наперевес и сунула ее в руку участковому. – Только я тут не прописана, – добавила она несколько менее радостно.

Баранников махнул рукой и открыл паспорт. Богданова Нина Васильевна, 1989 года рождения. Пролистнув несколько страниц, он увидел свеженький загсовский штамп. Три недели назад Нина Васильевна сочеталась законным браком с Пановым Олегом Дмитриевичем, 76-го года рождения.

– Поздравляю! – Гаркнул Баранников, широко улыбаясь. – А супруга, как я понимаю, нет дома?

Нина просияла и снова помотала головой:

– На работу ушел.

– Ну что же, счастья вам, молодожены! Возьмите вот мою визитку. Звоните, если какие сложности возникнут. Не дай бог, конечно, но всякое бывает… – Баранников лихо взял под козырек, шагнул на лестничную клетку и, все еще улыбаясь, закрыл за собой дверь.

Но стоило ему вспомнить об СС, как глуповатая добродушная ухмылка сползла с его физиономии.

"Старая сука. Зайти, что ли, наорать как следует? Помочь не поможет, так хоть душу отведу… Ну да, а потом она отведет душу, накатав очередную телегу начальству. Ну ее к дьяволу!"

И Глеб Палыч поплелся вниз.

Первым, что попалось ему на глаза, когда он вышел из темноты парадного, было большое, яркое сине-красное пятно, вдруг расцветшее на асфальте тротуара. Еще не понимая, что это, Баранников задрал голову и уставился на окно пятого этажа, где буквально несколько минут назад маячила старуха Сидорова. Окно было широко распахнуто, и старуха там больше не маячила. Она растекалась кровавым пятном в трех метрах от ботинок старшего участкового.

Глеб Палыч вышел из транса только тогда, когда к нему подбежал Игорь со стоянки.

– Мать честная! Палыч! Я всего минуту назад за кофе побежал… – Игорь потряс пластиковым стаканчиком, который сжимал в руке. – И все в порядке было… Как же это, а? Вот дура старая! Кто же в дождь окна моет?!

При этих словах в голове Баранникова наконец сложилась картинка, совместившая разрозненные и нелепые фрагменты – такие как назойливое торчание СС на подоконнике, допотопный волосатый лыжный костюм, облекший старческое тело, и пук мятой мокрой газеты в руке покойницы.

– Ты это серьезно? – спросил Глеб Палыч охранника. – Насчет минуты? Дошел до кофейного автомата, налил кофе и тут же вышел?

– Ну… Еще с Толяном на входе парой фраз перекинулся. И с Ирочкой из приемной.

– Ясно. Сразу после нашей с тобой встречи, что ли, ушел?

– Ну… да.

– А до меня здесь кто-нибудь проходил?

– Ну… проходили, конечно. Двор ведь. Фирмы опять же…

– Непосредственно передо мной? В этот подъезд?

– Не, перед тобой не проходили. В подъезд последней Татьяна вошла с третьего этажа. В магазин ходила около двенадцати. А ты почему спрашиваешь, Палыч? Думаешь…

– Ничего я не думаю. Мобильник есть? Позвони к нам в отделение и постой тут, последи, не выйдет ли кто. И своим, пусть принесут что-нибудь труп прикрыть. Незнакомых постарайся задержать до приезда наших. Или хоть документы спроси. Я сейчас. – Баранников шагнул к подъезду, снова обернулся. – Игорь, а ты до моего прихода никуда не отлучался?

– В половине второго на полчаса обедать уходил. А так с утра здесь, как штык… Нет, еще за плащом в офис бегал, когда дождь начался. Палыч, ты думаешь, она не сама выпала?

– Не знаю я! – буркнул Палыч и скрылся в доме.

Он и правда не понимал, почему падение СС ему подозрительно. Старухе сто лет в обед, давление небось зашкаливало… Мыла окно, голова закружилась, и привет. Отчего же ему злой умысел мерещится? Не иначе совесть покоя не дает, ведь получаса не прошло, как Глеб Палыч в мечтах сладострастно сжимал старухино горло. А уж если СС довела до таких мечтаний его, то как же она должна была достать соседей, на которых писала кляузы!

На этот раз Баранников, обратившийся в одно большое чуткое ухо, даже не заметил, как добрался до четвертого этажа. Позвонил в двадцать девятую, бросил с порога:

– Вы не слышали, после моего ухода сверху никто не спускался? Там женщина из окна выпала. Можно я от вас позвоню? – и, не дожидаясь ответа, отодвинул остолбеневшую девушку в сторону. Вломился в комнату, споткнулся, неловко схватился за дверцу шкафа, но на ногах все равно не удержался.

– Вам нехорошо? – тревожно спросила Нина.

– Нет-нет, все в порядке, – заверил Палыч, убедившийся, что ни в шкафу, ни под диваном не прячется чудесным образом объявившийся новобрачный. – Хотя… водички можно попросить?

И опять-таки без разрешения потопал за хозяйкой на кухню, мимоходом заглянув в ванную и в туалет. Выпил залпом кружку воды, поблагодарил и устремился к выходу.

– А позвонить? – крикнула ему в спину остолбеневшая хозяйка.

Баранников только рукой махнул. Он мчался наверх, на пятый этаж. Вход в квартиру старухи Сидоровой преграждала хлипкая двустворчатая дверь, вышибить которую не составило бы труда. Но Глеб Палыч оставил это удовольствие коллегам, а сам лишь приник глазом к внушительной скважине древнего замка. Ключ был на месте – с внутренней стороны.

"Ты перегрелся, – строго сказал себе Баранников. – СС вывалилась из окна совершенно самостоятельно. Типичный несчастный случай".

Но внушение не подействовало.

Баранников позвонил в дверь тридцать пятой квартиры. Здесь жила семья Малаховых, которой Глеб Палыч очень сочувствовал. Муж и жена, обоим чуть за шестьдесят, и мать мужа, последние десять лет пребывавшая в глубоком маразме. Больная на всю голову, во всем остальном бабка отличалась отменным здоровьем. И исключительной вредностью. Днем и ночью старшая Малахова орала дурным голосом, обвиняя домочадцев в намерении сжить ее со свету, уморить голодом, обокрасть, покалечить и выгнать на улицу. Старуха Сидорова исправно писала на Малаховых анонимки, сообщая животрепещущие подробности издевательств над больной женщиной. Если верить пасквилям СС, старшую Малахову регулярно обваривали крутым кипятком, в мороз привязывали нагишом к кровати и открывали окна, сутками держали без еды и воды, травили тухлыми продуктами и смертельными дозами медикаментов. Младшая Малахова – тихая, кроткая женщина, выглядевшая почти ровесницей свекрови, – сильно страдала от несправедливых обвинений. У Баранникова сердце разрывалось от жалости всякий раз, когда, являясь с очередной проверкой, он выслушивал печальную повесть Анны Григорьевны о силах, подорванных уходом за свекровью, и отпаивал несчастную валокордином. Ему очень не хотелось снова нарушать ее покой, но окна малаховской квартиры тоже выходили во двор. Женщина могла наблюдать трудовой подвиг ненавистной старухи Сидоровой.

– Анна Григорьевна, вы только не волнуйтесь. Я по поводу вашей соседки. С Октябриной Егоровной произошел несчастный