что заработанные деньги он тратил не на налаживание связей в обществе и прочие полезные помещения капитала, но - расходовал на недоходные развлечения, предпочитаемым из коих являлось все то же размышление. "Свобода от", что поделаешь...

Вот почему Петяша теперь медленно умирал от голода, а под столом его, не востребованные никем, (кроме друзей и знакомых - на "почитать"), лежали машинописные копии четырех написанных им романов, примерно половиною его знакомых хвалимых безудержно, другою же - порицаемых за "полное отсутствие каких-либо моральных норм", "маргинальную пропаганду голого прагматизма", "циническое словоблудие" и "откровенное хамство".

2.

Некоторое время Петяша лежал на тахте, бессознательно прижимая ладони к животу и глядя в потолок, по штукатурке коего из угла в угол тянулась трещина весьма причудливой формы. Безденежье и бесперспективье приключалось и раньше. Но тогда всякий раз, как только положение вплотную приближалось к крайнему, точно по волшебству происходило что-нибудь, в корне менявшее ход дел. И всякий раз Петяше удавалось отделаться лишь сколь-нибудь продолжительным приступом черной, гнетущей футурофобии. А теперь...

Есть уже не хотелось. Не хотелось вовсе ничего. Только - лежать, покорившись сминающей слабости, и только думать о том, что гармония мира не знает границ... ...Даже крыса уже давным-давно не показывалась... Крыса жила где-то за холодильником. По крайней мере, появлялась всегда оттуда. Вначале Петяша опасался, как бы провода не погрызла, но крыса, видать, была умной и понимала, к чему могут привести подобные гастрономические изыски. Вообще, вела она себя вполне прилично: не точила зубы о мебель, не покушалась на запасы продуктов, ежели таковые в дому имелись; Петяша к ней привык и, когда вспоминал о ней, даже подкармливал. К крысам он относился с уважением, считая их гораздо умнее кошек, собак и разных прочих шимпанзе. Ну да. Крыса - умная; понимает, что здесь ей сейчас ловить нечего... Помимо неопределенной серой тоски, жить мешала лишь противная голодная горечь во рту. Но мешала - настолько, что едва ли не одолевала желание лежать, не двигаясь. Наконец Петяша, собравшись с силами, сел на тахте и оперся о спинку стоявшего рядом с тахтою стула. Из потревоженных штанов, висевших на спинке последнего, выпал, покатился, звеня о паркетные плашки, под тахту желтоватый кругляш. Петяша проводил медяшку взглядом, и сознание его впервые за последнюю неделю! - покинуло тесные рамки простой констатации ощущений. Крякнув, он перетек на пол, с колен опустился на живот и запустил под тахту руку. Извлеченный из хлопьев пыли, кругляш оказался жетоном на одну поездку в метро, какие вошли в обиход за несколько лет до вынужденного Петяшина затворничества. Сознание заработало интенсивнее. Жетон можно продать и купить хлеба. Четверть буханки. До станции быстрым шагом - пятнадцать минут ходу, а ноги совсем не держат. Солнца снаружи почти не осталось. Значит, булочные наверняка уже закрыты. Можно выйти к ближайшему таксофону, каковые также уже управились переделать под подобные жетоны, и позвонить Елке. Возможно, она уже приехала. А можно... А можно и поехать к ней. Повернувшись набок и подтянув колени к животу, Петяша уперся ладонью в пол, встал на четвереньки, затем выпрямился во весь рост... В глазах потемнело. К горлу подступил вязкий, противный комок. Ребра словно бы окаменели, сдавив легкие, не давая им расправиться. Ухватившись за спинку стула, Петяша удержался на ногах. Постояв немного и придя в себя, он принялся одеваться, причем, как мог, старался избегать лишних движений. Надо же - ноги, что ли, опухли? Надо бы воды пить поменьше...

3.

Оставим его за одеванием - подглядывать как-то неудобно - и спустимся пока что на двор. На дворе - вот уже третий или четвертый день - шла шахматная игра не совсем обычного свойства. Состязались четверо, судя по всему, страстных любителей шахмат на свежем воздухе. Облюбовав именно этот тихий дворик на Петроградской, недалече от Тучкова моста, они повадились собираться здесь ежедень аж около десяти часов утра, имея при себе громадный трехлитровый термос чаю, бутерброды и шахматную доску. Далее начиналась игра "на победителя", длившаяся неуклонно до темноты, причем участники сего бесконечного турнира отлучались из дворика лишь в общественный сортир, что в скверике за князьвладимирским собором, против будущей станции метро "Спортивная". Компания, несмотря на всю общность шахматных интересов, подобралась, надо заметить, разношерстная. Одному на вид было лет сорок; длинные сивые волосы свои носил он зачесанными назад, одежда его была по-бедному неброска и содержалась со средней степенью опрятности, а по-детски светлые глаза - странно контрастировали с глубокими морщинами на лице. Второй был длинен и худощав, лет двадцати семи; этот носил сильные очки в тонкой металлической оправе, дрянноватые штаны крупнорубчатого вельвету и застиранную футболку с растянутым воротом. Третий был здоровым тридцатилетним мужиком с кучерявою вороной шевелюрой и диковатым взглядом; о его одежде вовсе ничего сказать возможным не представляется - видимо, облику своему он никогда не придавал значения, да и средств на какие бы то ни было улучшения в нем никогда не имел. Четвертый же разительно отличался от всех прочих. То был крепкий, молодой, лет двадцати четырех человек среднего роста, модно стриженый и довольно богато одетый. Этот держался, по сравнению с прочими, весьма уверенно и независимо. - Расходиться бы пора, - заметил второй, поднося к очкам дрянную "Электронику-22". - Времени - двенадцатый час. Да и... Который уж день тут торчим; все без толку. - Д-да, наверное, - отозвался первый. - К-стати, мне - так в-вообще непонятно, что мы здесь высиживаем... - А тебе и не надо ничего понимать, - отрывисто-презрительно бросил четвертый. - Сказано - значит, сиди. К тому же - свежий воздух. Хоть от кошатины своей концентрированной отдохнешь. - Да я бы лучше с р-рукописью продолжал, чем время з-зря тратить, робко, однако достаточно твердо возразил первый. -Й-я в-вообще н-не уверен, что в-вы... - А не уверен, так заткнись, - настоятельно посоветовал четвертый. Ты, вообще, не забыл, почему здесь сидишь? При этих словах первый отчего-то поежился и более не говорил ничего. Вместо него ответил второй: - Хватит, Борис. И так тошно; чего лишний раз вспоминать... Теперь неуютно сделалось и четвертому, имя коего мы теперь знаем. Похоже, не от хорошей жизни собралась в Петяшином дворе такая необычная компания. И то сказать: какому нормальному человеку придет в голову бросить все дела и дни напролет просиживать за шахматами в чужом дворе? Я, например, такого вовсе не