ничего, Степанида с тобой валандаться не будет, как твои родители, быстро научит других уважать.

          Лушка, разинув рот, таращилась на старосту, не в силах что-то сказать. А у меня как-то всю злость на неё как рукой сняло. Тётка Степанида, мать Агафона, всю свою семью держала в кулаке и страхе божьем. Угораздило ж сестрицу заполучить её в свекрухи.

          - В баню нашу, говорю, иди, - уже более дружелюбно повторила я. - Маманька тебе туда перину отнесла и еды. Там и переночуешь, только иди огородами, чтобы никто не увидел.

          - А на заре - здесь будь, как штык, а то сам тебе батогов дам, поняла? - сурово нахмурился на неё староста, Лушка испуганно закивала, а потом ломанулась по подлеску в сторону деревни. А я залезла в возок, и мы поехали к барину, отдавать ему моё девство.

          Ехали долго. Я давно сняла свадебный головной убор Лушки, который её украшал, а на мне смотрелся, как на корове седло. Прикончила пирожки, поделившись с дядей Епифаном. И сейчас дремала, свернувшись калачиком на жёстком сиденье.

          Разбудил меня чей-то голос.

          - Епифан, ты, что ли? И чего на ночь глядя? А кто это с тобой?

          - Дык... Невесту привёз, Тит Спиридоныч. Дочку Селивана Телушкина. Барину нашему для первой ночи.

          Я поднялась с сидения и увидела барского управляющего, которого видела у нас в деревне пару раз в году. Мужик преклонных лет, главной отличительной чертой которого были пышные усы, переходящие в не менее пышные бакенбарды, удивлённо смотрел на меня. Я подняла со дна возка упавший туда Лушкин убор и показала ему, мол, да, невеста.

          - А чего это летом-то? Всегда ж зимой да осенью.

          - Дык это... Кто ж их, молодых, разберёт? Не терпелось, видать.

          - Не терпелось им... Что ж с тобой теперь делать-то, девонька? Гость у Афанасия Еремеича, дорогой гость, занят наш барин.

          - Тогда... может, мы поедем? - робко предложила я. - Не будем мешать барину.

          - Куда ж это «поедем»? А обычай? Нееет, нарушать нельзя! Пойдём-ка, девонька, доложу о тебе. А ты Епифан, обожди тута. Только ждать, боюсь, долго придётся, занят батюшка наш гостем, очень занят. Да и нездоровится ему сильно, какие девки, прости господи... - это он бормотал уже себе под нос, ведя меня к барскому дому, показавшемуся мне огромным. На улице уже стемнело, большинство окон огромной, на мой взгляд, трёхэтажной усадьбы, были тёмными, светилось лишь три больших окна в левом крыле.

          Заведя меня в огромную прихожую, которую освещали лишь две тусклые свечи, почти не позволяя что-то рассмотреть, управляющий взял одну из них и провёл меня по лестнице на второй этаж, потом завёл в одну из комнат, где и оставил со свечой и напутствием:

          - Ты это... подготовься, что ли. И жди. Афанасий Еремеич придёт, когда сможет. - И ушёл, бормоча себе под нос: - Если сможет...

          Я огляделась. Комната была размером с половину нашей избы. Посредине стояла огромная кровать, на ней, наверное, мы бы уместились всей семьёй, если бы прижались поплотнее друг к другу. На полу лежал ковёр с узорами, на стенах были полоски и мелкие цветочки. Мебель была странная, непривычная. Вся резная, с разными завитушками и гнутыми ножками. На одной из стен я увидела большое зеркало, подошла, вгляделась. Прежде мне не доводилось видеть себя во весь рост, дома было только маленькое зеркальце, в которое можно было разглядеть своё лицо лишь по частям.

          Из зеркала на меня смотрела невысокая, худенькая, бледная девушка в красном сарафане поверх белой, с вышитыми рукавами, рубашке, русая коса, переброшенная через плечо и доходившая до пояса, уже расплелась до половины, поскольку ленты, чтобы вплести в неё, в бане, среди вещей, для меня припасённых, не оказалось, а бежать за ней в дом было нельзя - увидят. Непокорные пряди выбились из косы и обрамляли худенькое большеглазое перепуганное лицо. Не желая больше смотреть на себя, так не похожую на наших признанных деревенских красавиц, крепких, высоких, статных, с полной грудью и румянцем на круглых щеках, я отвернулась от зеркала и вновь взглянула на кровать.

          Управляющий сказал - подготовиться и ждать. Вздохнув, я сняла лапти, размотала онучи и привычно сложила их возле двери. Потом сняла сарафан, подумав, и нарядную рубаху тоже, оставшись в простенькой нижней рубашке без рукавов, едва доходящей до колен. Огляделась в поисках стула, на котором можно посидеть и подождать. Снова взглянула на кровать. Хоть бы объяснил кто-нибудь, что дальше-то? И почему я Варьку не расспросила подробнее обо всём, что и как? Хотя, ей, наверное, ждать не пришлось.

          Забралась на кровать - мягкая! Я на такой никогда не лежала. И одеяло такое приятное, гладкое, лёгкое! Эх, вот бы поспать на такой. Только обычно барин своё дело делал и сразу девку выставлял, вручив подарок драгоценный. Так что поспать не удастся, да я и сама не захочу после того, как он... как там Варюха говорила? Поелозит.

          Бррр... Надо другим её советом воспользоваться. Глаза закрыть. А так как барина я вообще никогда в жизни не видела, можно представлять на его месте кого угодно. Только вот кого? Из нашей деревни, может? Не-ет, точно нет. Лучше буду какого-нибудь принца представлять из сказки, да, точно. Бабушка в детстве сказки рассказывала про принцесс и прекрасных принцев, вот и буду одного представлять. Правда, в сказках кроме как «прекрасный» ничего о них не сказано. И я даже не представляю, какое у такого принца может быть лицо.

          В это время в коридоре раздались шаги, явно идущие к моей двери. Отбросив свои размышления о внешности принца, я рухнула спиной на кровать, вытянула руки вдоль тела, сжала кулаки и крепко зажмурилась. Вообще никого представлять не буду. А то так ещё хуже.

          Едва слышно скрипнула дверь, шаги стали тише - ковёр же, - но ближе, сквозь закрытые веки я почувствовала, что свет стал ярче - барин явно принёс с собой ещё свечу, а то и не одну. Я продолжала лежать и напряжённо ждать. Что там Варька ещё говорила? Грудь пожамкает? Было б там что жамкать-то. Поцелует пару раз? Тут же крепко сжала губы, мысль о поцелуях старика показалась даже более отвратительной, чем то, что сейчас он заберёт моё девство. А как это происходит, я прекрасно знала, нельзя жить в деревне и не знать, да и подруга рассказала в подробностях. Но поцелуи всё равно казались гаже.

          Барин стоял и молчал, наверное, рассматривая меня. Боженька, пускай я ему не понравлюсь! Пускай у него не встанет. У меня ведь даже подержаться не за что, я же тощая и мелкая. И бледная. И волосы у меня русые, а не белокурые, как у Лушки. Пусть барин