шляпами, украшенными цветами, в приподнятом настроении отчаянно и самозабвенно предавались веселью, забыв на время все тяготы будней. Деньги и хлеба были великодушно розданы им от семейства янбана^[3] Чхве Чи Су, несмотря на то, что год был неурожайным. Пусть в этот день каждая семья наестся досыта и веселится, забыв о заботах и тревогах.

Сегодня останутся без внимания шалости детей, их не накажут, даже если они сломают стебли гаоляна.

Старики, набившие себе животы мясом после длительного перерыва, кряхтели от удовольствия. А крепкие молодые парни подались в уездный город, чтобы попытать счастья в борцовских состязаниях, и если кому-то повезет, тот вернется домой, ведя на поводке главную награду — молодого бычка.

Дом господина Чхве Чи Су казался пустым. Солнечные лучи ярко освещали большой двор с хозяйственными пристройками, прудом, фруктовыми деревьями. Свежая рисовая бумага, наклеенная на решетчатые двери и окна, выглядела весело. Но куда подевались домочадцы?

А на площади продолжалось празднество, временами веселье умолкало, но затем вновь возобновлялось, при этом квенгари звучало с отчаянной силой, а следом и чангу устремлялось вперед во всю прыть.

«Кенг! Ке-е-енг! До-о-о-нг! Кенг! Ке-е-енг! До-о-о-нг!» — гремело в воздухе. Казалось, вместе со звуками музыкальных инструментов, в неудержимом вихре кружится само небо, высокое, блекло-голубое. И кроны осенних деревьев вертятся в ритме танца.

Глаза Со Кым Доля в форме полумесяца, отчего мужчина выглядел улыбающимся даже когда он не улыбался, — задорно отплясывая, он вел толпу танцующих за собой. Ему было около пятидесяти, но, несмотря на морщины, он сейчас чувствовал себя совершенно молодым. Конечно, тело его потеряло былую упругость, но голос оставался прежним — звонким, волшебным. Голос, напоминающий чистую горную реку, заставлял людей плакать. По своей незаурядной натуре артиста-комедианта, Со Кым Доль притягивал людей. Странно, что до сих пор не отыскалась какая-нибудь вдовушка, которая обратила бы на него свой взор, пленившись замечательной мелодией его голоса.

«Этот необыкновенный голос тоже когда-нибудь исчезнет».

«Когда господин Со умрет, будет жалко, что больше не услышу его трепетных поминальных песен».

«Хочешь, чтобы наверху тебя услышала его старуха? Она ведь взбеленится».

«Когда вокруг столько женщин, он ничего не хочет знать, кроме своей ушедшей жены. Разве это не странно?»

«Он видит только поминальную дощечку. Эта связь предопределена небесами».

«Очень странно для такого мужчины. Может быть, с ним что-то не так?»

Женщины судачили, отпуская в адрес Со Кым Доля колкости. Плотник Юн Бо, тоже вдовец, нынче пробивавшийся ловлей минтая на реке Сомчин, бросил им:

«Эй, вы, балаболки! Разве любовь угасает с уходом человека? Разве память о прошлой любви не приходит ему в трудную минуту?»

«Чего, чего? Что ты мелешь?»

«А давайте-ка, пойдем к реке и там продолжим веселье?!»

«Для чего?»

«А не думаешь ли ты оказать почтение королю драконов? С тем, чтобы год выдался богатым на улов рыбы?!»

«Пресноводная рыба не годится даже для подношений, какой с нее толк!.. Пошли на гору Данг!»

Бабы стали шумно спорить, как им поступить. Между тем седовласый мужчина, отец мальчика Ду Мана, неторопливо бил в гонг. А Бон Ги размахивал своей шляпой, смутившись того, как женщины рассматривают танцующих молодых мужчин. Те были в расцвете сил, тридцати с небольшим крепкие, сильные, уже заработавшие все необходимое для семейной жизни. Среди них выделялся улыбчивый И Енг, бьющий в барабан, который был закреплен перекинутым через плечо полотенцем из конопляного холста. Он с достоинством нес свое стройное высокое тело, двигаясь по кругу. Что бы там ни говорили, а в деревне И Енг был самым видным: и статный, и пригожий, и характером хорош. А какие ритмы он выделывал на барабане, танцуя и лучезарно улыбаясь. Своей улыбкой он снимал тяжесть с души.

Тем временем Чиль Сон ударял по буку: донг-донг-донг! Под этот размеренный стук ладный Енг Пиль уж слишком старательно показывал свои телодвижения. Бабы шмыгали носами, испытывая при этом смешанные чувства смущения и гордости за своих разошедшихся в веселье мужей.

Празднество набирало силу.

Часть крестьян, проголодавшись, смекнула и направилась не на реку и не на холм, а прямиком к дому с большими плетеными воротами, прошла внутрь, во двор, сделала подношения духам земли, после чего принялась есть и пить.

Празднование Чхусок восьмого лунного месяца. Не сродни ли оно печали? Той печали, что вызывает хрупкая ткань рами, расцвеченная вечерней зарей? Не напоминает ли оно творца смерти с давних времен? Можно ли назвать сей праздник луною, пересекающей Реку Ночи?

В то время, когда холодная луна повисает над горным хребтом, и ветви деревьев отбрасывают кружевные тени, молодая вдова, облаченная в белые траурные одежды, бредет по ночной дороге. Не является ли Чхусок восьмого лунного месяца празднеством, отмечающим конец горестной жизни, обернутой мягкой тканью рами? Не отречение ли это ото всего сущего в окружающем мире?

Осенняя земля усеяна упавшими с деревьев перезрелыми плодами. Они кучами лежали тут и там. Холодный ветер, круживший над листьями и останками поверженных плодов, в какой-то момент проник в людские души, тронул в них струны горестных воспоминаний. Люди думали о прожитой жизни, полной невосполнимых утрат. Они вспоминали родителей, живших в лишениях, питавшихся лишь корой деревьев и кореньями растений в неурожайные годы; детей, умерших от болезней и нищеты и похороненных на холме в соломенных саванах… Вдовы вспоминали мужей, мыкавших горе, пытавшихся восстать против бесправия и забитых до смерти в уездных околотках… И некуда пойти людям, рассказать, пожаловаться… Воспоминания… Ветер воспоминаний летел над землей.

«Как им там, в мире ином?»

А живым приходится утешиться надеждой на хороший будущий урожай. Но созревающие на полях злаки тоже печалят душу. Ведь от голода и лишений ушли в мир иной близкие…

«Разве так много нужно, чтобы быть сытым…»

Шумное, изобильное, и в то же время больно бередящее душу празднество. Потом, когда День благодарения останется позади, можно окинуть взглядом опустошенные поля, пролегающие от подножья гор до самого горизонта: грустная картина под белым небосводом. Смешанный лес на бугре за деревней и трава на холмиках могил вскоре пожелтеют и завянут. Холодный ветер будет обдувать памятники, возведенные по тому или иному случаю, памятники, поставленные в честь целомудренных вдов, покрытые мхом, деревья циннии, стоящие вблизи джансынов — этих устрашающих деревянных идолов, призванных отпугивать злых духов.