нужно дожить. В воскресенье же я еще позавчера надумал в знак протеста открыть на квартире выставку. Оскар против. В поисках хоть чего-нибудь позитивного он хватается за последнюю соломинку: возможно, обойдется, возможно, пугают, попробуй пересидеть тихо.
Нет, не годится себя убаюкивать. Не шантаж это. Чувствую, что закручено всерьез. Не отступятся. Дополнительно развернули почтово-телефонную травлю. Вот образцы полученной мною корреспонденции.
На память Вам и семье за вашу борьбу за «Свободу». Долой предателя! Нет вам места среди русского народа!» Среди груды писем гадостных порадовало одно дружеское. Жаль, что анонимное, но и на том спасибо. Кто-то скрывшийся под псевдонимом В. Сесюрин прислал послание в отдел писем «Вечерней Москвы». Там посмотрели лишь на первые строчки, в которых искрилась, переливалась ругань по моему адресу, и сразу же переправили сесюринское сочинение мне:
«Глезер, прочел вчера в «Вечерке» о твоих грязных делах, и вся моя душа возмутилась твоей продажностью, предательством и пресмыканием перед иностранцами! Как ты, гаденыш, родился в нашей светлой стране, учился в нашей советской школе, окончил наш советский институт, небось за все годы обучения получал наши кровные деньги — стипендию, и вот — на тебе, иуда жидовская, сволочь, падаль. Мое письмо к твоей поганой роже не первое и не последнее, миллионы москвичей, прочитав фельетон в «Вечерке», клеймят тебя. Мой друг — он еврей, честный советский инженер, на мое предложение выставить тебя из нашей Родины, сказал мне — нельзя. Его надо отправить как государственного преступника, на рудники, где он вспомнил бы свое счастливое детство, школу, институт и людей, которые не подозревали, с какой мразью имели дело. Да, он прав, таких жидов, как ты, давно стоило отправить в «обетованную землю», и там понял бы, что он потерял, что не ценил. Мне стыдно, я краснею, что мы относимся к одной национальности. Я безмерно благодарен советскому правительству, которое дало мне образование и почетную работу начальника цеха. Гад, гад, гад!»Второе письмо короче, но еще похлеще. С одной стороны:
«От участников Великой Отечественной войны, которые боролись против фашистского строя убийцев еврейского народа. Если бы мы знали, что у нас родится предатель Глезер, мы сами своими руками уничтожили таких гадов».На обороте: «Орден — виселица для изменника Родины.
На память Вам и семье за вашу борьбу за «Свободу». Долой предателя! Нет вам места среди русского народа!» Среди груды писем гадостных порадовало одно дружеское. Жаль, что анонимное, но и на том спасибо. Кто-то скрывшийся под псевдонимом В. Сесюрин прислал послание в отдел писем «Вечерней Москвы». Там посмотрели лишь на первые строчки, в которых искрилась, переливалась ругань по моему адресу, и сразу же переправили сесюринское сочинение мне:
«Уважаемая редакция! Лично я с гражданином Глезером Александром Давидовичем не знаком. Дома у него не был. Шампанское с ним не пил. Табличку с надписью «Сорок лет — один ответ» на дверях его квартиры не видел. Но прочитав заметку вашего специального корреспондента о дне рождения Глезера тов. Строкова Р., возмутился до глубины своей души. Глезером, конечно. Сука он. Делает, понимаете, что хочет, говорит, что хочет, любит, что хочет и кого хочет, пьет с кем хочет… Да где он живет?! Кто ему давал право справлять день рождения, как он хочет?! Ужас!! Наша семья, как прочитала этот репортаж о том, как глезеры справляют свои дни рождения (и родились ведь!), так расстроилась вся. Стали считать, чего они там пили и ели, да какие подарки Глезеру делали и опохмелялись, конечно, утром, противники разрядки, мать иху… А тут вкалываешь как негр, а на день рождения тебе от завкома только благодарность и то на бумаге. Спасибо еще тов. Строкову Р., который под видом иногостя (он этого не сообщает, но мы же фильмы смотрим и представляем его трудную и опасную профессию журналиста) проник в дом Глезера, все сфотографировал и записал на пленку. Теперь, Александр Давидович, ты от нас не уйдешь. Ответишь, резидент Солженицына и Пикассы, не только за свой день рождения, но и за узбекский язык, который ты бросил, чтобы помогать каким-то художникам, не членам Союза. Мало у нас что ли членов бедствует, почему у тебя душа только к нечленам лежит?! Почему ты против Форда и Киссинджера, которые вместе с нашей партией борются с американским конгрессом? Конечно, у меня нет прямых улик, но я почему-то уверен, что тебе нравятся такие, как Сахаров и Наум Коржавин, чей голос недавно передавали по «Голосу». И конечно, ты лютой ненавистью ненавидишь таких, как Р. Строков, и все, что им дорого. У тебя на дне рождения я не был. Шампанское с тобой не пил. Таблички «Сорок лет — один ответ» не видел. Но «Вечерку» выписываю регулярно. В. Сесюрин».А телефон надрывается. Звонки удручающе-монотонны, с матом-перематом, с традиционным «убирайся вон!» и прочим стереотипным набором примелькавшихся фраз. Сквозь них прорвался корреспондент «Юнайтед-Пресс» и через советскую переводчицу выспрашивает, что я думаю о заявлении ТАСС и о выступлении Громыко по поводу еврейской эмиграции из СССР. Речь шла о разоблачении американской будто бы выдумки, что Советский Союз обещал выпускать ежегодно 60 000 евреев. Я удивился, с какой стати подобный вопрос задается мне — я ведь еврейскими проблемами не занимаюсь. — Но вас назвали в фельетоне сторонником холодной войны, противником разрядки напряженности. А я-то забыл, что «Вечерняя Москва» превратила меня в политического деятеля. Ну, почему же тогда не ответить. Стараюсь поясней и покороче. Что обещал Громыко Киссинджеру или Брежнев Форду, мне неизвестно, но дело не в цифрах — шестьдесят или тридцать тысяч, а в принципе: каждый человек имеет право жить в той стране, которая ему по сердцу. И силой задерживать его в СССР, США или Китае — безнравственно. И словно в отместку за нахальство — его то ли выгоняют на Запад, то ли сажают, а он интервью дает, — звонок особого рода: — Привет, Глезер! Как дальше жить будешь? — Голос низкий, грубый, интонации издевательские. — Кто говорит? — Строков. — Какой Строков? — Пишу о тебе, пишу, а ты не помнишь. Вот скотина! Биограф-фельетонист не стесняется мне звонить. Хотя причем тут стеснение? Выполняет приказ. Не часто я матерюсь — не специалист в этой области, но на сей раз покрыл его на всю катушку и пригласил в гости: — Вспорю тебе живот кинжалом. Гогочет. В квартире же шурум-бурум. Молодые художники привезли картины. Меняется экспозиция. Печатается каталог. И в воскресенье вечером вернисаж удается на славу. Молодцы американцы! В этот день посол США устраивал почти в то же время, с разницей в час, прием в связи с пребыванием в Москве американского балета. Я предполагал, что дипломаты, особенно из Штатов, будут напрочь заняты. Однако, они — и сколько! — приехали. Всего на 15–20 минут, но это неважно. Сам