- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (36) »
лязгает зубами от холода, Степаныч придвинулся к нему и прошептал:
– Ляжем вместе под две шинели, будем греть друг друга…
Окаемов прижался к нему и вскоре заснул. Потом они так спали всегда.
Если Окаемов долго не засыпал, Степаныч шептал ему:
– Ты о Родине думай, сразу душа успокаивается…
Окаемов молчал.
Постепенно в лагерь начали просачиваться сведения о том, что молниеносное продвижение гитлеровской армии затормозилось. Прибывавшие партии пленных становились все малочисленней. О том, что на фронте дела у немцев ухудшились, можно было прочитать и на лицах лагерных охранников.
Вечером второго ноября Окаемов влез на нары и притулился к Степанычу. Они накрылись шинелями.
– Слушай меня, – зашептал Степаныч. – Мы тут решили отметить октябрьский праздник. В ночь на седьмое бежать собираемся. Пойдешь?
Окаемов притворился будто мгновенно заснул и не ответил. Утром на каменоломне, очутившись возле охранника, Окаемов тихо сказал ему по-немецки:
– У меня есть очень важное сообщение для начальника лагеря. Я из барака семь. Номер 57689.
Охранник немедленно доложил кому следовало, и после вечерней поверки в седьмой барак явился начальник лагеря. О, эта белобрысая собака знала, что делала, – он взял с собой из барака не одного Окаемова: для маскировки вместе с ним в комендатуру погнали еще пять человек…
Степаныча повесили на другой день во время утренней поверки. Окаемов стоял в строю пленных и думал: неужели и теперь лагерное начальство им не заинтересуется?…
Вскоре Окаемов узнал, что с партией пленных в лагерь в форме рядового прибыл какой-то советский полковник. Узнал – доложил. После этого Окаемов был переведен рабочим на кухню. Зимой началась уже его большая карьера. Он стал провокатором-гастролером. Его «подсаживали» в те лагеря, где возникали организации Сопротивления, и он эти организации проваливал.
Последние месяцы войны он «работал» в лагере, находившемся в Западной Германии. Когда войска западных держав были в ста километрах от этого лагеря, Окаемов отправил на расстрел семнадцать заключенных и решил: довольно! Теперь надо ждать. Прихода чужих войск он почти не боялся. Больше инстинктом, чем разумом, был уверен, что они его не тронут.
3
Окаемов сидел перед сухопарым флегматичным полковником. Допрос происходил в помещении школы. На заляпанном чернилами учительском столе стоял сифон с сельтерской водой. Он был пронизан солнцем. Окаемов следил, как в сифоне поднимались со дна сияющие пузырьки. За окном галдели одетые в непривычную форму солдаты. Позади Окаемова за партой, как школьник, сидел человек в штатском. В допросе он участия не принимал, но почему-то Окаемов чувствовал, что главная опасность находится у него за спиной. Да и полковник, лениво задавая вопросы, то и дело посматривал на штатского. – Значит, вы предателем не были? – Не был и не мог быть… И этот вопрос и спокойный ответ Окаемова прозвучали в этой комнате в третий раз. Полковник посмотрел на штатского и вдруг резко свистнул сквозь зубы. В дверях появился солдат. – Пусть войдет… Солдат скрылся за дверью, и в класс вошел начальник лагеря, майор гестапо Фохт. На нем был хороший штатский костюм; в руках он держал широкополую шляпу. Фохт подошел к столу и посмотрел на сгорбившегося от ужаса Окаемова. – Он? – спросил полковник. – Он, – ответил Фохт. – Спасибо. Идите. Фохт вышел. – Ну? – насмешливо произнес полковник. Окаемов заговорил быстро, сбивчиво, пересыпая английскую речь русскими и немецкими словами. Он рассказывал свою жизнь. Полковник с безразличным лицом слушал его минуты три, потом посмотрел на штатского и поднял руку: – Довольно! Все это описано здесь… – Он постучал пальцем по лежащей перед ним синей папке. – Это ваше личное дело… из гестапо… – Полковник снова переглянулся со штатским, встал и вышел из комнаты. Его место за столом занял штатский. Это был немного обрюзгший мужчина лет сорока пяти. Тоненькие усики под горбатым носом и смуглый цвет кожи делали его похожим на жителя южноамериканской страны. Он был бы красивым, если бы не глаза, которые точно по ошибке попали к нему совсем с другого лица, – светло-серые, водянистые, абсолютно ничего не выражающие, но накладывающие на лицо печать неопределенности. – Передавать вас русским мы не собираемся. Это – первое, – сказал он тихим, приятным голосом. – Второе: вы хотите работать у нас? – Безусловно, – поспешно ответил Окаемов, уже прекрасно понимая, о какой работе идет речь. – Ну вот и прекрасно! Вы голодны? – Я ничего не ел со вчерашнего дня, – почти сердито ответил Окаемов и протянул руку к сифону. – Разрешите мне выпить? – Подождите. Мы сейчас поедем ко мне обедать… Маленький особнячок, куда они приехали, стоял на окраине города. Рослая, мужеподобная немка провела их в гостиную и стала в дверях, ожидая распоряжений. – Обед на двоих. Французского вина. Сигареты… Немка ушла. Штатский пригласил Окаемова сесть за низенький столик. – Давайте знакомиться. Меня зовут Барч. – Окаемов. Они пожали друг другу руки и рассмеялись. – Вот что делает война, мистер Окаемов, – продолжая смеяться, сказал Барч. – Она не только повергает в прах государства, но и хитро перетасовывает людей. И не только хитро, но и умно. Вы не находите? – Я бы сказал иначе, – Окаемов, хитро прищурясь, смотрел на Барча, – она порождает умные случайности. – Случайности?… – Барч задумался. – Умные случайности, – повторил Окаемов. Барч махнул рукой и рассмеялся: – Я еще в колледже ненавидел философию. По-моему, вся она состоит из мудростей, которые так же легко доказать, как и опровергнуть. – Одно могу сказать, – Окаемов улыбнулся, – с таким взглядом на философию в России вы успеха не имели бы… – О да! – Барч захохотал. – Марксисты съели бы меня с потрохами! Пока немка накрывала стол, они молчали. Потом Барч налил в бокалы вина и сказал: – Так или иначе, давайте выпьем за наше знакомство! Они выпили и закурили сигареты. Барч сказал: – А теперь расскажите мне свою жизнь. В вашем личном деле немцы с присущим им педантизмом пронумеровали даты и события вашей биографии, а меня интересуют живые детали, психология, в общем, то, что люди называют судьбой. Времени у нас достаточно. Пожалуйста, прошу вас… Окаемов начал рассказывать. Впервые за всю свою жизнь он рассказывал о своей жизни правду. Все анкеты, которые он заполнял там, в Советском Союзе, отражали жизнь выдуманную. Поначалу говорить ему было трудно, то и дело на правду наползала ложь, и он сбивался, но затем впервые переживаемое ощущение, что перед ним сидит человек, которому он- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (36) »