Сесил смерил распростертое тело пристальным взглядом и, убедившись, что у узника нет никакого оружия, склонился над ним, чтобы услышать ответ.
— Что? Лорд Нортумберленд? Ты все еще хранишь ему верность? Что ж, очень ценное качество для слуги. — Сесил снова наклонился к Фоксу, с трудом разбирая его приглушенный шепот. — Согласен. Клянусь, что Генри Перси, девятый граф Нортумберленд, не буден казнен в результате предпринятых мной действий. Как ни странно, но, как заметил один человек, я ни разу в жизни не нарушил своей клятвы. — Голос Сесила звучал враждебно и холодно. — Интересно, не связана ли такая забота о Нортумберленде с тем, что он оказывает помощь твоей жене и ребенку? Да, мне все известно. Я даже знаю, где они сейчас находятся. Черт возьми, пришлось затратить уйму времени на их поиски! Так вот, я дам еще одну клятву. Если ты вздумаешь нарушить свой обет молчания, они оба примут самую мучительную и долгую смерть.
«К чему так рисковать?» — подумал Сесил, выйдя из камеры, в которой осталась его жертва. Будь здесь Грэшем, он бы все объяснил. Всю свою жизнь Сесил распоряжался судьбами людей, словно кукловод, в нужный момент дергающий своих марионеток за ниточки. И вдруг объявляется какой-то Генри Грэшем и дает понять, что ниточки находятся в руках совсем другого человека, который ухитрился вырвать из рук Сесила власть. Способен ли теперь Роберт Сесил подчинить Гая Фокса своей воле и заставить молчать? Главный советник короля хотел доказать себе, что это в его силах. А значит, его власть над людьми не стала меньше. Он сравнивал себя с могущественным Марком Антонием, который склонил голову только перед одним человеком — Октавианом. Сесил решил выкинуть Грэшема из головы, хотя они оба прекрасно знали, благодаря кому удалось уцелеть главному советнику короля. Сесил также помнил, что этого человека не будет в числе заговорщиков, приговоренных к смертной казни. Во время суда, когда Фокс произнес роковое слово «невиновен», Сесила на мгновение охватила паника, но он не потерял самообладания и только пристально посмотрел на искалеченного человека на скамье подсудимых. Каждое слово стоило Фоксу неимоверных усилий, но он все-таки пробормотал, что не понял некоторых обвинений, после чего у Сесила отлегло от сердца. Немного поразмыслив, он решил, что Фокс не собирался восставать против воли Сесила, а только хотел защитить замешанных в заговоре католических священников — в частности, отца Гарнета. Тщетная попытка. Гарнет, как и полагается, примет мучительную смерть.
Промозглым холодным утром по улицам Лондона протащили четверых заговорщиков, которых должны были казнить первыми. По приговору изменников полагалось привязать к лошадиным хвостам, чтобы их головы волочились по земле. Но как ни забавно выглядит такое унизительное для узника зрелище, он имеет все шансы захлебнуться в уличной грязи или разбить вдребезги голову, избавив таким образом палача от лишних хлопот. Все понимали, что ни в коем случае нельзя отнимать у толпы такое развлечение, и поэтому узников потащили к месту казни на сплетенных из прутьев решетках. Глядя на взбудораженную толпу, Грэшем подумал о Джейн. Пошла бы она посмотреть, как его тащат по улицам? Хотелось верить, что нет. Лучше считать человека умершим уже во время судебного процесса, а то, что произойдет дальше, уже не сможет нанести урон ничьему достоинству. Жена и дети Эверарда Дигби пристроились у обочины, и когда его поволокли мимо, один из малышей отчаянно закричал: «Папа! Папа!» Толпа на мгновение замерла и прекратила швырять в изменника комья грязи. Интересно, заметил ли мальчик плевки на рубашке и теле отца? Жена Тома Бейтса бросилась к мужу, который, как решил Грэшем, быстро рассказал ей, где спрятаны деньги. Бейтс остался верен себе и не утратил практичности даже перед лицом смерти. Бедный Дигби, невинное дитя! На суде он выглядел романтичным дурачком, а на эшафоте стал произносить длинную и бессмысленную речь. Но это не помогло. Его почти сразу сняли с виселицы и выпотрошили, когда он оставался в полном сознании. Как только толпа разошлась, по городу поползли слухи. Говорили, что когда палач вырвал из груди Дигби сердце и, подняв его над головой, крикнул: «Вот сердце изменника!» — несчастный, превозмогая боль, прохрипел: «Ты лжешь!» Возможно, кто-то и услышал эти слова, но Грэшем слышал только предсмертные крики. Роберт Уинтер и Джон Грант приняли смерть достойно, а Том Бейтс произнес прощальную речь. Потом казнили Фокса, Тома Уинтера, который к тому времени достаточно окреп, Амброза Руквуда и Роберта Кейтса. Кейтсу удалось обмануть палача. Как только на него накинули веревку, он стремительно спрыгнул с эшафота, сломав себе шею. Фокса казнили последним. Он промямлил всего несколько слов, из которых стоявший рядом Грэшем различил только «прощение» и «король». Искалеченному Фоксу помогли подняться на эшафот и быстро повесили, аккуратно сломав при этом шею. Такой исход дела несказанно удивил Грэшема. Зачем понадобилось лишать толпу удовольствия посмотреть на мучительную смерть главаря заговорщиков? А может, это не настоящий Фокс? Генри слышал, что вместо умершего на дыбе узника казнили какого-то деревенского дурачка. Впрочем, это уже не имело значения, так как Грэшем твердо знал, что Сесил никогда не оставит Фокса в живых.
Манион сопровождал Грэшема на обе казни. — Нет в наше время настоящих казней! — недовольно бурчал он и начинал с воодушевлением вспоминать все другие казни, которые ему довелось увидеть в жизни, сравнивая их с казнью восьмерых заговорщиков, словно речь шла о сонетах или пьесах. Когда заговорщиков по очереди вели на смерть, Манион сосредоточенно жевал пирог с бараниной. Джейн с ними не пошла, заявив, что в ее жизни и без того хватает острых ощущений. А в ночь после первой казни Грэшем застал ее плачущей. — Почему ты плачешь? — прошептал он, обнимая девушку. — Я плачу о женщинах и детях, — ответила сквозь рыдания Джейн. — О невинных созданиях, которых лишили наследства, потому что глупые мужчины разрушили их жизнь. Мужчины способны думать только о своем великом деле, оставил после себя безутешных вдов и сирот. А ведь именно они и являются единственным по-настоящему великим делом в жизни мужчины. Грэшем мог бы возразить, что, не раскрой они заговор вовремя, обездоленных и несчастных вдов и сирот могло быть во много раз больше. Но так ли это на самом деле? Действительно ли погибло бы больше мужчин и осталось больше вдов и сирот, не вмешайся он в это дело? Ведь Сесил все держал под контролем. Фокс остался бы в живых, Перси получил желанный графский титул, и все
«К чему так рисковать?» — подумал Сесил, выйдя из камеры, в которой осталась его жертва. Будь здесь Грэшем, он бы все объяснил. Всю свою жизнь Сесил распоряжался судьбами людей, словно кукловод, в нужный момент дергающий своих марионеток за ниточки. И вдруг объявляется какой-то Генри Грэшем и дает понять, что ниточки находятся в руках совсем другого человека, который ухитрился вырвать из рук Сесила власть. Способен ли теперь Роберт Сесил подчинить Гая Фокса своей воле и заставить молчать? Главный советник короля хотел доказать себе, что это в его силах. А значит, его власть над людьми не стала меньше. Он сравнивал себя с могущественным Марком Антонием, который склонил голову только перед одним человеком — Октавианом. Сесил решил выкинуть Грэшема из головы, хотя они оба прекрасно знали, благодаря кому удалось уцелеть главному советнику короля. Сесил также помнил, что этого человека не будет в числе заговорщиков, приговоренных к смертной казни. Во время суда, когда Фокс произнес роковое слово «невиновен», Сесила на мгновение охватила паника, но он не потерял самообладания и только пристально посмотрел на искалеченного человека на скамье подсудимых. Каждое слово стоило Фоксу неимоверных усилий, но он все-таки пробормотал, что не понял некоторых обвинений, после чего у Сесила отлегло от сердца. Немного поразмыслив, он решил, что Фокс не собирался восставать против воли Сесила, а только хотел защитить замешанных в заговоре католических священников — в частности, отца Гарнета. Тщетная попытка. Гарнет, как и полагается, примет мучительную смерть.
Промозглым холодным утром по улицам Лондона протащили четверых заговорщиков, которых должны были казнить первыми. По приговору изменников полагалось привязать к лошадиным хвостам, чтобы их головы волочились по земле. Но как ни забавно выглядит такое унизительное для узника зрелище, он имеет все шансы захлебнуться в уличной грязи или разбить вдребезги голову, избавив таким образом палача от лишних хлопот. Все понимали, что ни в коем случае нельзя отнимать у толпы такое развлечение, и поэтому узников потащили к месту казни на сплетенных из прутьев решетках. Глядя на взбудораженную толпу, Грэшем подумал о Джейн. Пошла бы она посмотреть, как его тащат по улицам? Хотелось верить, что нет. Лучше считать человека умершим уже во время судебного процесса, а то, что произойдет дальше, уже не сможет нанести урон ничьему достоинству. Жена и дети Эверарда Дигби пристроились у обочины, и когда его поволокли мимо, один из малышей отчаянно закричал: «Папа! Папа!» Толпа на мгновение замерла и прекратила швырять в изменника комья грязи. Интересно, заметил ли мальчик плевки на рубашке и теле отца? Жена Тома Бейтса бросилась к мужу, который, как решил Грэшем, быстро рассказал ей, где спрятаны деньги. Бейтс остался верен себе и не утратил практичности даже перед лицом смерти. Бедный Дигби, невинное дитя! На суде он выглядел романтичным дурачком, а на эшафоте стал произносить длинную и бессмысленную речь. Но это не помогло. Его почти сразу сняли с виселицы и выпотрошили, когда он оставался в полном сознании. Как только толпа разошлась, по городу поползли слухи. Говорили, что когда палач вырвал из груди Дигби сердце и, подняв его над головой, крикнул: «Вот сердце изменника!» — несчастный, превозмогая боль, прохрипел: «Ты лжешь!» Возможно, кто-то и услышал эти слова, но Грэшем слышал только предсмертные крики. Роберт Уинтер и Джон Грант приняли смерть достойно, а Том Бейтс произнес прощальную речь. Потом казнили Фокса, Тома Уинтера, который к тому времени достаточно окреп, Амброза Руквуда и Роберта Кейтса. Кейтсу удалось обмануть палача. Как только на него накинули веревку, он стремительно спрыгнул с эшафота, сломав себе шею. Фокса казнили последним. Он промямлил всего несколько слов, из которых стоявший рядом Грэшем различил только «прощение» и «король». Искалеченному Фоксу помогли подняться на эшафот и быстро повесили, аккуратно сломав при этом шею. Такой исход дела несказанно удивил Грэшема. Зачем понадобилось лишать толпу удовольствия посмотреть на мучительную смерть главаря заговорщиков? А может, это не настоящий Фокс? Генри слышал, что вместо умершего на дыбе узника казнили какого-то деревенского дурачка. Впрочем, это уже не имело значения, так как Грэшем твердо знал, что Сесил никогда не оставит Фокса в живых.
Манион сопровождал Грэшема на обе казни. — Нет в наше время настоящих казней! — недовольно бурчал он и начинал с воодушевлением вспоминать все другие казни, которые ему довелось увидеть в жизни, сравнивая их с казнью восьмерых заговорщиков, словно речь шла о сонетах или пьесах. Когда заговорщиков по очереди вели на смерть, Манион сосредоточенно жевал пирог с бараниной. Джейн с ними не пошла, заявив, что в ее жизни и без того хватает острых ощущений. А в ночь после первой казни Грэшем застал ее плачущей. — Почему ты плачешь? — прошептал он, обнимая девушку. — Я плачу о женщинах и детях, — ответила сквозь рыдания Джейн. — О невинных созданиях, которых лишили наследства, потому что глупые мужчины разрушили их жизнь. Мужчины способны думать только о своем великом деле, оставил после себя безутешных вдов и сирот. А ведь именно они и являются единственным по-настоящему великим делом в жизни мужчины. Грэшем мог бы возразить, что, не раскрой они заговор вовремя, обездоленных и несчастных вдов и сирот могло быть во много раз больше. Но так ли это на самом деле? Действительно ли погибло бы больше мужчин и осталось больше вдов и сирот, не вмешайся он в это дело? Ведь Сесил все держал под контролем. Фокс остался бы в живых, Перси получил желанный графский титул, и все
