Джеймс Роберт Бейкер Инжектором втиснутые сны^[1]

Ты была для меня горной вершиной,

Ты была для меня высочайшим пиком,

Ты была для меня — всем,

Что я имел, но не смог сохранить.

Лу Рид, «Pale Blue Eyes»^[2]

1

И вот я вижу на треснутом лице «принцессы Грейс», на своих часах, что сейчас четыре утра, и вокруг, насколько мое аэродинамическое зрение позволяет мне рассмотреть, лежит сияющий некрополис Города Ангелов.^[3]

Знаете, мальчики-девочки, из моей пуленепробиваемой стеклянной гробницы здесь, на восемнадцатом этаже высотки на углу Сансет и Вайн Тауэр^[4] открывается такой вид! В хороший день на востоке виден Пико-Ривера, а в жаркую ясную ночь, вот как сегодня, отсюда можно разглядеть груду из десятка машин на четыреста пятой трассе, в пригороде Сан-Диего. У меня здесь тоже жара, зато нет никакой аварии. Я тут задыхаюсь в своем аквариуме, под сводом из листового стекла; тону в озере собственного истинно мужского пота. Я раздет до поистрепавшегося бандажа для мошонки «Солдат Удачи», мой твердокаменный мел-гибсоновский торс отражает мягкий янтарный свет, моя золотистая кожа блестит, как член только что из дырки, — а все потому, что я не позволил себя превратить в секс-объект мужского пола. Вот почему кондиционер у меня сегодня не работает. Нет, он не сломался, тут гадство покруче. Его программируют на отключение в полночь, и это — зная, что следующие шесть часов мне предстоит сидеть здесь, как в клетке, имея при себе только бутылку доисторического «Gatorade»^[5] и полдюжины теплого «Coors».^[6]

А все потому, что я не позволяю обертывать свои мощные бицепсы целлофаном. Потому что не даю запродать мой рельефный живот компании «Маттель».^[7]

Потому что никогда не появлюсь голым, во всем блеске эрекции, в ряде так называемых «журналов для женщин». Потому что не лягу в постель с влиятельной бабой шестидесяти лет из Палм-Спрингс. И еще потому что я никогда не буду делать из песен бижутерию вроде той, с которой приходили ко мне «Disco Duck».^[8]

Они показали мне слова одной песни, предлагали заняться ею. Называлась она «Post New Wave Nouveau Rock Frog».^[9]

Сказали, что эта песня вмиг сделает меня миллионером. Что она пойдет нарасхват на каждом углу по всей Южной Калифорнии — и это только поначалу. Сегодня — Оранжевый округ,^[10] завтра — Небраска.

Я смогу вести танцевальные вечера на ранчо в Санта-Барбаре, обзаведусь плейбойским самолетом, я буду как Джонни и Мерв, попаду в журналы «Пипл» и «Роллинг Стоун», выпущу книгу о диете рок-н-рольщиков, затею череду походов по борделям, буду одобрять презервативы и право разврата для настоящих самцов, мне придется нанять целое отделение головорезов, чтобы не подпускали ко мне вопящих в экстазе соплюшек. Я поднимусь над вселенной, несчастный и одинокий — и мне будет плевать на это из вечного кайфа от лучшей в мире наркоты. И все, что мне надо было сделать для этого — подписаться на утреннюю программу «для тех, кто едет на работу», с шести до десяти утра, пять дней в неделю. Ну, по существу, нет ничего плохого в этом времени суток, если только ты не вампир, а я, несмотря на подсохшую кровь на усах, не таков. Нет, когда я заканчиваю работу на рассвете, все у меня точно так же, как у всех — люблю расслабиться. Так что в то время, когда большинство почесывает у себя в паху, глядя на Джейн Поли,^[11] я трахаюсь с парочкой страстных сиамских близняшек, сращенных боком. В то время, как инженеры корпорации TRW^[12] ползут на своих «субару» в плотном потоке машин, меня можно обнаружить нагишом, в вихлявом танце с принцессой Убанги^[13] — мозги отключены, любовный ступор. За эти примерно десять лет в качестве ди-джея с рок-радио мои привычки давно устоялись. Кобеля на случке новым трюкам не выучишь. Хотя именно это они и хотели сделать, мальчики-девочки. Вышвырнуть меня из моего склепа, сорвать с меня темные очки «Балорама», накачать до ушей риталином^[14] и заставить пялиться на восход солнца. Потом мне урежут всякую возможность перепихнуться, сбреют мою байкеровскую эспаньолку и пригласят пластического хирурга, чтоб он переделывал мне лицо и зубы, пока я не стану копией Арта Линклеттера^[15] времен «Хаус Парти». Потом меня затянут в костюмчик двойной вязки федерально-синего цвета в стиле Джимми Суоггарта,^[16] придушат галстуком от Джорджа Уоллеса,^[17] зальют мне в глотку обжигающий кофе, а потом подсунут к моей раскрасневшейся роже микрофон и заставят вещать голосом Уинка Мартиндейла:^[18] «А сейчас — еще одна чудесная песня в исполнении Оливии Ньютон-Джон». Да-да, так и будет. Мозги мои запекли бы в СВЧ, яйца пустили бы на кулинарные изыски, а сердце мое корчилось бы, как ребенок в картонной коробке на кратчайшем пути до автострады Вентура. Я бы слушал только пять песен, четыре из них — Барри Манилова.^[19]

Все изгибы и витки, эклектичные скольжения должны были сгинуть навеки, остаться в прошлом. Как и эти ночи, в которые я тянусь к вам по радиоволнам, беру вас за руки и отправляюсь с вами в путешествие — от Литтл Ричарда^[20] до Брайна Ферри,^[21] от «Marvelettes»^[22] до «Shriekback»,^[23] от Аннетт до «Sex Donkeys», от Бартока до Тины Тернер, от Пэтси Клайн^[24] до «Public Image»^[25] — все это должно было исчезнуть, как унесенная ветром красавица с Юга, как белокурая голова богини секса в «линкольне», купленном в складчину; как мечты моей бывшей жены о Четвертом Рейхе.

Спасение мое пришло в последнюю минуту. Ответа «нет» от меня не принимали. Выбор был прост — соглашаться или быть навеки сосланным подальше от вещательных каналов Лос-Анджелеса, крутить полинезийские мелодии в Арканзасе. Но после моего призыва на прошлой неделе вы пришли мне на помощь и спасли меня несметным количеством откликов. Мусоровозы устроили затор у офисов KRUF^[26] и погребли новоявленного военного преступника, нашего менеджера, под тоннами писем и порнографических открыток. Многое из рассказанного вами было по-настоящему трогательно. Вы открывали нам свои сердца, и результаты размазаны сейчас передо мной по всему столу. Вроде вот этого письма на обороте гарантийного талона «Смит и Вессон». Здесь написано: «Дорогой Скотт! Я несовершеннолетняя психопатка с перепадами настроения и излишним весом, которая всю жизнь мечтала убить своих родителей. Как-то ночью я стояла над спящим отцом-мужланом с бутылкой серной кислоты, и тут из его радиочасов раздался твой голос, и он прямо облизал мои твердокаменные соски — один, потом другой. Я была так потрясена, что