Палец вдруг сам собой отрывается от спускового крючка, ладонь ложится на рукоятку липкого, залепленного грязью ножа и вытягивает его из чехла, ноги мягко и быстро уходят в ил.

Старшина спешит к чужому ненавистному человеку, которого он, Смолин, должен взять или убить.

Кто этот солдат врага, бродящий по ночам в болоте под Старой Руссой? Сапер, минирующий подходы к передовой? Нет. Минные поля немцы уложили на твердой земле, рядом с окопами. Может статься — офицер, регулярно выходящий на рекогносцировку? Едва ли. Что он увидит здесь, во тьме и грязи нежилых мест?

Это, вне сомнения, лазутчик немцев, солдат или офицер войсковой разведки, может быть — агентурной. Надо думать, он не один раз таскался по этим топям, возможно — даже заходил за нашу передовую. Перекличка селезня и утки — условный сигнал своих и — ориентир для агента, кричащего кряквой.

«Экие глупцы, — думает Смолин о неведомых немцах, о тех, кто послал вот этого, бесспорно, смелого человека на верную неудачу или даже смерть. — Чужая земля — есть чужая земля, и надо знать ее закон».

Смолин идет к черному пятну, но оно не становится ближе.

«Немец! — догадывается старшина. — Движется тоже. Однако ты не уйдешь к своим!».

Нож из правой руки перекочевывает в левую, правая снимает пулемет-пистолет с шеи и берет его за ствол. Как только Смолин окажется рядом с немцем, автомат опустится на голову врага. Это надо сделать с предельным расчетом. Бить следует не очень сильно, но и не слабо. Оглушив немца, Смолин скрутит ему руки и потащит на южный берег болота. К своим, которым нужен «язык».

Еще минуту назад старшине казалось, что эта проклятая трясина совершенно высосала из него все силы, что каждый новый шаг будет отдаваться болью в спине и коленях, а сейчас ноги сами несут его к врагу.

Смолин убыстряет шаги, и черное расплывчатое пятно превращается в контуры фигуры, высокой и, кажется, худой.

«Не оглядывается, бестолочь... — думает о своем враге Смолин. — Рядом — свои, и он уверовал в безопасность... Лишь бы не обернулся... А если?..»

В эту секунду совсем рядом, глуша слух Смолина, раздается призывный крик утки. И старшина, поняв, что немец теперь ничего не слышит, делает огромный прыжок по тропе. Автомат взлетает в его правой руке и... в ту же долю секунды левая нога уходит в рытвину на тропе.

Ложе пулемета-пистолета со свистом вспарывает воздух — «Мимо!». Немец резко оборачивается и срывает с шеи оружие.

«Выстрелит!.. Закричит!..» — мгновенно соображает Смолин, и автомат неведомо как оказывается у него на шее, левая ладонь всовывает в правую нож, и старшина, развернувшись, бьет немца лезвием в грудь или живот.

Страшная усталость ломит плечи старшины. Пересохло во рту, пот заливает глаза, крупно дрожат ноги.

Проходит несколько минут, и Смолин успокаивается. Он так и сяк поворачивает убитого, обшаривает его карманы, но ничего не находит. Поразмыслив, тщательно ощупывает подкладку френча, стягивает и медленно исследует сапоги. Ничего.

Только теперь ощущает, что сильно вымок, что его знобит, и тихо отвинчивает крышку фляги. Отпив немного водки, чувствует, как тепло разливается по телу, и старается рассмотреть берег трясины.

До дзота, вероятно, несколько десятков метров. Но тьма и тяжелая болотная испарина так укорачивают зрение, что Смолин не в силах разглядеть его даже приблизительно.

«Идти вперед или нет? Кто в дзоте? Раньше он был пуст. Однако тот, второй, кричал селезнем оттуда. А если там не один немец, а два, три, пять? Тогда — смерть. Не вызвать ли того, что подавал сигналы, сюда, на тропу? Но как? Он просто не пойдет в топь... А может?.. Нет, поздно. До зорьки рукой подать...»

Разведчик стягивает убитого с тропы, сталкивает в глубину и забрасывает толстыми клейкими водорослями.

Убедившись, что теперь здесь нет следов борьбы и смерти, старшина отправляется в обратный путь.

Смолин не позволяет себе размышлять об убитом. В другое время и в других обстоятельствах нельзя было бы избавиться от таких вопросов: кто он — тот человек? Тот, кто лежит теперь под жижей болота, медленно остывая и окрашивая своей кровью грязь. Кто он и кто его семья, что будет до конца своих дней оплакивать эту потерю на грозной, неведомой земле России? Но сейчас Смолин не имеет права на это.

В серой жиже рассвета смутно вырисовывается свой берег. Внезапно за спиной старшины раздается удивленный и встревоженный крик селезня: «Жвяяк!»

Решение приходит мгновенно. Смолин замирает у куста, и к северному берегу топи несется ответный крик утки: «Крря!»

Свои уже недалеко. Смолин трижды кричит филином: «У-ху...» Русские окопы отвечают очередью цветных трассирующих пуль в небо. Значит, сигнал принят.

Старшина спешит по проходу в минном поле, оставляет позади проволочные заграждения и, спотыкаясь, идет к опушке леса.

Рядом вырастают Намоконов и Швед, молча подхватывают командира под руки и ведут к окопам.

Почти в полумраке Смолин добирается до штабного блиндажа. Помощник начальника штаба полка по разведке лейтенант Федор Самбор расспрашивает «охотника» о результатах вылазки, делает пометки на своей рабочей карте, уточняет задачу взвода на следующий день и отпускает старшину к себе.

Днем Смолин учит людей искусству поиска, маскировке, обману врага, рассказывает о его повадках. В пору отступления было не до занятий, и теперь командир разведвзвода старается наверстать упущенное. В арьергардных боях, в кровавой каше внезапных стычек и налетов разведка понесла немалые потери, и нынче во взводе много новичков. А новички — всегда новички, если даже они храбрые люди. Даже если владеют оружием и знают основы тактики. Только дело, только удача и победа в деле могут вдохнуть в новобранцев ту грубоватую уверенность в своих силах, которой отличаются солдаты, прошедшие через огонь.

И надо сделать все возможное и невозможное здесь, в своем тылу, для того, чтобы там, в бою, убить врага, и убить свою неуверенность и свой страх перед врагом.

Смолин совсем недавно стал командиром взвода. Прежний взводный, лейтенант, фамилию которого никто даже не успел запомнить, погиб в разведке засадой, и его не смогли вынести из немецкого тыла.

По штатному расписанию взводный должен быть офицером, и Смолин весьма удивился, прочитав приказ о своем назначении. Впрочем, это были соображения формального порядка. Значительно больше беспокоило старшину то обстоятельство, что он не заслужил повышения. Во всяком случае, так полагал. Он понимал — в разведку берут лучших в полку и в дивизионе, и командовать такими людьми не всякому дано.

Ему сухо заметили, что начальству видней, и что офицеров не