стараний и, кажется, в конце концов смягчились.

Столовая, где нам подавали, была в савойском стиле. Я мог бы познакомиться с соседями по столу, благообразной четой немолодых парижан, но что-то подсказывало мне, что он — бывший полицейский. Все приходили на ужин парами, и только господин с тонкими усиками и взглядом спаниеля казался одиноким и заброшенным. Сквозь гул голосов я иногда различал, как он икает — отрывисто, словно лает. После обеда обитатели пансиона переходили в гостиную и, вздыхая, садились в обитые кретоном кресла. Мадам Бюффа, хозяйка «Лип», обносила их настойкой или еще чем-нибудь, способствующим пищеварению. Женщины разговаривали. Мужчины играли в канасту.

Господин с собачьими глазами следил за игрой, сидя в уголке и печально покуривая «гавану». Я бы тоже с удовольствием остался в гостиной при нежном, успокаивающем розоватом свете лампы под шелковым абрикосовым абажуром, но тогда пришлось бы с ними болтать или играть в канасту. А может, их бы не смутило и мое молчаливое присутствие?.. Но я снова отправлялся в город. Ровно в четверть десятого — как раз после окончания «Новостей» — входил в зал кинотеатра «Регент» или кинотеатра при казино, более роскошный и уютный. Я нашел программу «Регента» того лета.

Кинотеатр «Регент»:

15-23 июня: «Нежная и жестокая Элизабет» А.Декуан

24-30 июня: «Прошлым летом в Мариенбаде» А.Рене

1-8 июля: «Вызываем Берлин» Р.Хабиб

9-16 июля: «Завещание Орфея» Ж.Кокто

17-24 июля «Капитан Фракасс» П.Гаспар-Юи

25 июля — 2 августа: «Кто вы, доктор Зорге?» Ю.Чампи

3-10 августа: «Ночь» М.Антониони

11-18 августа: «Мир» Сюзи Вонг

19-26 августа: «Порочный круг» М.Пека

27 августа — 3 сентября: «Лес влюбленных» С.Отан-Лара

С удовольствием посмотрел бы снова какой-нибудь из этих старых фильмов…

После кино я опять выпивал бокал кампари в «Таверне». Молодежи там уже не было. Полночь — они, наверное, где-нибудь танцуют. Я смотрел на пустующие столики, стулья, на официантов, складывающих зонтики. Взгляд мой останавливался на большом подсвеченном фонтане по ту сторону площади у входа в казино. Он все время менял цвет. Я развлекался тем, что подсчитывал, сколько раз он окрасится в зеленый. Раз, два, три… Не все ли равно, как проводить время, верно? Досчитав до пятидесяти трех, я вставал. Но чаще всего мне было лень играть и в эту игру. Я просто размышлял, рассеянно потягивая вино. Помните Лиссабон во время войны? Сколько людей набивалось в бары и вестибюль отеля «Авис» со своими чемоданами и коробками в ожидании парохода, который никогда не придет? Так вот, через двадцать лет после тех событий я чувствовал себя одним из этих беженцев.

Изредка я надевал фланелевый костюм и мой единственный галстук темно-синий, с лилиями и вышивкой на изнанке «Интернэшнл Бар Флай», — мне его подарил один американец, позднее я узнал, что то был условный знак общества Анонимных Алкоголиков. По таким галстукам они узнавали своих собратьев и могли помогать друг другу. Я заходил в казино и некоторое время стоял в дверях бара «Бруммель», глядя на танцующих. Здесь были люди всех возрастов — от тридцати до шестидесяти, а иногда с каким-нибудь стройным господином лет пятидесяти приходила и совсем молодая девушка. Многонациональная, весьма «шикарная» публика плавно раскачивалась под итальянские шлягеры или ямайский танец «калипсо». Затем я поднимался наверх, в игорные залы. Тут частенько составлялись солидные партии. Самыми азартными были приезжие из соседней Швейцарии. Помню и страстного игрока египтянина с рыжими напомаженными волосами и глазами серны; задумавшись, он все теребил свои усики как у английского майора. Ставил он каждый раз не меньше пяти миллионов, и поговаривали, что это двоюродный брат короля Фарука.

Выйдя оттуда, я вздыхал с облегчением. Медленно шел по проспекту д'Альбиньи к себе на бульвар Карабасель. Никогда после не видывал я таких чудесных ясных ночей. Освещенные окна прибрежных вилл отражались в озере ослепительными бликами, яркими, словно музыка, словно звуки саксофона или трубы. Сидя на железной скамейке в шале, я дожидался последнего фуникулера. Он был тускло освещен, но в его лиловатом полумраке я чувствовал себя в абсолютной безопасности. Чего мне бояться, если грохоту войн, шуму внешнего мира не пробиться сквозь вату в оазисе вечных каникул! И кто станет искать меня здесь, среди праздных курортников?

Я выходил на первой остановке — «Сен-Шарль-Карабасель», а пустой фуникулер поднимался дальше, похожий на громадного светлячка. По коридору пансиона я пробирался на цыпочках, без башмаков, ведь сон стариков очень чуток.

3

Она сидела на одном из больших диванов в глубине холла «Эрмитажа» и не отрываясь смотрела на вертящуюся дверь, словно кого-то ждала. Я расположился невдалеке от нее и видел ее в профиль.

Рыжая. В зеленом шелковом платье. И белых туфельках на шпильках, модных в то время.

У ее ног, зевая и потягиваясь, растянулась собака. Огромный флегматичный немецкий дог, белый в черных пятнах. Зеленое, рыжее, черное, белое. От этого сочетания я как бы впал в прострацию. Вот я уже сижу рядом с ней на диване. Как же это случилось? Может, немецкий дог послужил предлогом знакомства, лениво подойдя и обнюхав меня?

Я заметил, что глаза у нее зеленые, все лицо в чуть заметных веснушках и что она немного старше меня.

В то утро мы гуляли по саду около гостиницы. Пес шел впереди. Мы следом, по аллее под сенью ломоноса с большими лиловыми и голубыми цветками. Я раздвигал зеленые кисти. Мимо газонов и зарослей бирючины. Смутно припоминаю на сложенных камнях странные, словно покрытые инеем, растения, розовый боярышник, лестницу с пустыми вазонами. Огромный партер, весь покрытый желтыми, красными и белыми георгинами. Опершись о балюстраду, мы смотрели вниз, на озеро.

Я так никогда доподлинно не узнаю, за кого же она приняла меня в первый день нашего знакомства. Быть может, за скучающего сынка миллиардеров? Но как бы там ни было, ее очень забавляло, что я ношу в правом глазу монокль — правда, не из пижонства, не для того, чтобы произвести впечатление, а просто потому, что правый глаз у меня хуже видит.

Мы умолкли. Я слышу плеск фонтанчика на лужайке неподалеку от нас. Какой-то человек в красивом костюме спускается по лестнице нам навстречу, я издалека различаю его фигуру. Он машет нам. Поправляет темные очки, утирает пот со лба. Она знакомит нас: «Рене Мейнт». «Доктор Мейнт», сейчас же поправляет он с ударением на «доктор». Улыбается натянуто. Теперь и мне следует представиться. «Виктор Хмара», — говорю я. Это имя я выдумал, заполняя анкету в