противодействия, либо просто-напросто вообще не сажая дерево, либо посадив его где-нибудь в другом месте, либо обнеся изгородью из колючей проволоки. Ну а в-третьих, адам и ева познали свою наготу вовсе не потому, что нарушили божий запрет. Голее, как говорится, голого, в чем, хочется да нельзя добавить, мать родила, отправлялись они, с позволения сказать, спать, и ежели господь не обращал внимания на столь явное бесстыдство, виновата в этом та порой неисцелимо слепая родительская любовь, которая не дает нам заметить, что наши дети в сущности не лучше и не хуже всех прочих.

Реплика по порядку ведения. Прежде чем продолжить эту поучительную и окончательно все разъясняющую историю про каина, куда, то есть не в каина, а в историю, мы с невиданной доселе дерзкой решимостью встряли, разумно было бы, ради того, чтобы читатель во второй раз не запутался в анахронических мерах и весах, хоть как-то упорядочить хронологию событий. И прежде всего — во избежание лукавого недоумения, непременно возникающего по вопросу о том, под силу ли было адаму в возрасте ста тридцати лет еще кого-то произвести на свет. На первый взгляд нет, не под силу, но это лишь если оперировать показателями, характерными для новейших времен, а в ту эпоху, о коей мы ведем речь и рассказ, в пору, когда мир не вышел еще из детского возраста, сто тридцать лет означали такое буйное цветение пылкого отрочества, о каком любой, даже самый рано созревший казанова мог бы только мечтать. Кроме того, вспомним, что адам дожил до девятисот тридцати лет, а иными словами, лишь чуточку не дотянув до всемирного потопа, не потопнув в нем, скончался уже при жизни ламеха, отца ноя, будущего строителя ковчега. Иными словами, было бы желание, а и время, и возможность родить помимо уже произведенных на свет еще и многих-многих других имелись. Как мы уже говорили, вторым его сыном, явившимся в мир непосредственно вслед за каином, был авель, белокурый и статный паренек, в высшей степени щедро взысканный господом, но кончивший, однако, по этой же причине как нельзя более скверно. Третьего, как тоже уже было сказано, звали сифом, но поскольку ему не найдется места в повествовании, которое ведем мы со всей щепетильностью подлинного историографа, то здесь мы его и оставим, ничем, кроме имени, не одарив. Иные, конечно, примутся доказывать, будто именно в его голове зародился замысел создать религию, однако этим тонким материям мы отдали дань в прошлом, причем, по мнению кое-кого из знатоков, сделали это с прискорбной и предосудительной легковесностью, хотя сами склоняемся к мысли, что если и нанесет нам трактовка наша какой-либо ущерб, воспоследует он, скорей всего, не раньше, чем на каком-нибудь заседании страшного суда, где приговор будет вынесен всем без исключения душам — одним за избыток, другим — за недостаток. Сейчас же нас интересует исключительно семья, глава которой зовется адамом, и главу эту иначе как дурной просто не назвать, ибо, когда жена принесла ему запретный плод с древа познания добра и зла, первый патриарх с поразительной непоследовательностью сначала заставил долго себя упрашивать, отведай, мол, кусочек, и мы полагаем, делал это самоутверждения ради, собственного удовольствия для, а никак не из-за твердокаменной незыблемости своих убеждений, а затем немедленно кусочком этим и подавился, навсегда отметив нас, своих потомков мужеского пола, яблочком, которое застряло в горле и — ни туда ни сюда. Найдутся, разумеется, и в немалом числе, такие, кто возьмется утверждать, будто адам не успел проглотить роковой фрукт по причине внезапного появления господа, пожелавшего немедля узнать, а что ж тут такое, собственно говоря, происходит. А потому, пока мы не забыли, а потом, спохватившись и вспомнив, не нарушили плавное течение дальнейшего рассказа несвоевременной отсылкой, поведаем о подробностях того, как однажды ночью, душной и летней, свершился таинственный и тайный приход господа в райский сад. Адам и ева по обыкновению спали голые, рядышком, но не прикасаясь друг к другу и являя, значит, собой образ совершенной невинности, образ столь же впечатляющий, сколь и обманчивый. Они не проснулись, и господь их не разбудил. Ибо его привело сюда намерение исправить еще одну фабричную недоделку, сильно портившую, как он наконец понял, товарный вид изделия и заключавшуюся, вообразите только, в отсутствии пупка. Бледные тела, не позлащенные прохладным солнышком рая, выглядели уж совсем какими-то голыми, очень навязчиво обнаженными и даже до известной степени непристойными, если, конечно, это слово уже бытовало в ту пору. И без задержки господь простер руку, легко прикоснулся кончиком указательного пальца к адамову животу, сделал быстрое кругообразное движение — и появился пупок. Аналогичная операция, произведенная миг спустя над евой, дала те же результаты при одном лишь важном отличии, а именно — евин пупок в отношении изысканности дизайна, четкости очертаний и прелести впадинки получился лучше и краше. Именно тогда господь, оглядев дело рук своих, в последний раз сказал, что это хорошо.

Спустя пятьдесят лет и один день после этого благотворного хирургического вмешательства, с которого началась в эстетике человеческого тела новая эра, в качестве девиза провозгласившая, что улучшению поддается все решительно, грянула катастрофа. А непосредственно перед ней — гром, коим возвестил о своем появлении господь. Одет он был не так, как обычно, и, в соответствии, надо полагать, с новой небесной модой, имел на голове тройной венец и в руке сжимал на манер дубины скипетр. Я господь, крикнул он, господь — я. В райском саду воцарилась мертвая тишина, не нарушаемая ни жужжанием осы, ни собачьим лаем, ни птичьей трелью, ни слоновьим трубленьем. Лишь с ветвей раскидистой оливы, росшей в эдеме с того дня, как был этот садик разбит, вспорхнули разом сотни, если не тысячи скворцов, так что, когда взвилась вся их стая в воздух, потемнели небеса. Кто дерзнул нарушить мой запрет, кто сорвал плод с моего дерева, вопросил господь, устремляя прямо на адама светозарный — определение не слишком широко употребительное, но точное — взор. Бедный человек в крайнем замешательстве безуспешно глотал да все не мог проглотить кусочек яблока, предательски выдававший его проступок, да вдобавок и голос у него сел и вставать не собирался. Отвечай, яростно прогремел господь, угрожающе потрясая скипетром. Собравшись с духом, отчетливо представляя, какие вины возложит на него потомство, адам промолвил: Жена, которую ты мне дал, чтобы я жил с ней, предложила мне плод с этого дерева, и я съел его. Господь повернулся к еве и вопросил: Что ж ты натворила, несчастная, а та ответила: Змей