Асфальтовая лента — когда-то черная, а теперь за многие годы выгоревшая под лучами неумолимого солнца,— тянулась, как бесконечная стрела; вдали появлялись миражи, сверкали и тихо исчезали при приближении машины, как сновидения.

Лицо водителя Хернандеса блестело от пота. Несколько часов назад — когда они ехали по хорошей дороге — он был любезным, коммуникабельным и даже сочувствующим. Теперь он вел машину быстро, нервно, озлобленно, не заботясь о том, что можно застрять на этой плохой дороге после захода солнца.

— Semejante los buitres no tienen gordo en este distrito execrable. Даже грифы скелетоподобны в этом проклятом районе,— прошептал он, прищурив глаза, чтобы уберечься от слепящего послеобеденного солнца.

Сидя рядом с ним, человек по имени Морган улыбнулся на это замечание. Хернандес обладал чувством юмора. Именно поэтому — и только поэтому — Морган был удручен тем, что он должен будет его убить. Но Хернандес был полицейским... служащим мексикан¬ской полиции, который вез его к границе с Соединенными Штатами, где Морган будет передан в руки правосудия, чтобы болтаться на конце длинной техасской веревки.

«Нет,— думал Морган, и он знал, что думает правильно,— на этот раз они меня не повесят; в другой раз — может быть, но не сейчас. Хернандес не хитер, и рано или поздно он совершит ошибку». Расслабившись, Морган дремал, положив руки в наручниках к себе на колени... Он ждал... ждал... ждал.

Было почти пять часов, когда Морган — с обостренным инстинктом дичи — почувствовал, что час свободы может скоро наступить. Хернандес начинал вертеться — прямое следствие двух бутылок пива, которые он выпил после обеда. Полицейский вынужден будет остановиться. Морган удерет в этот момент.

Справа от них, на плоской поверхности пустыни, вдруг появились отроги горного хребта с пологим спуском.

Морган спросил, изображая скуку:

—Что за местность находится по ту сторону хребта?

Хернандес вздохнул:

—Quien sabe? Кто знает? Плоскогорье по ту сторону этой цепи гор считается хуже, чем здесь. Es impossible! Никто не может жить там за исключением нескольких диких индейцев, которые говорят на более древнем языке, чем язык прибывших сюда ацтеков. Район, находящийся по ту сторону, не нанесен на карты; это — дикий варварский район, зависящий от Миктлантекутли.

Теперь медленно, по мере того, как вытягивались тени, менялся пейзаж вокруг них. Впервые с того момента, как они покинули Агва Лодозо, появились какие-то следы растительности — различного рода кактусы, кустарники. Прямо перед ними возвышался, как одинокий часовой на форпосте, огромный кактус высотой в полтора метра. Хернандес затормозил и остановился в его тени.

—Можете размять ноги, если вам хочется, amigo, это — последняя остановка до Хермозило.

Хернандес вышел, обошел машину и открыл дверцу там, где сидел арестованный. Морган вышел податливо, выпрямился, потягиваясь, как кошка. В то время как мексиканец облегчался у кактуса, Морган направился к тому, что он принял вначале за простой крест, вбитый в землю. Он начал изучать его; крест был простым дорожным указателем, стертым от ненастья и щербатым от когтей грифов, которым указатель служил в качестве насеста.

Хернандес подошел к нему беспечным шагом. Он внимательно посмотрел на панно, сжав от удивления губы под черными усами.

—Линакулан... сто двадцать километров! Я не знал, что туда есть дорога. (Вдруг его лицо просветлело.) Ах, да. Я вспомнил. Это должна быть старая военная дорога, которая соединяет глубинку с восточным берегом.

Именно это и хотел знать Морган. Если Линакулан находится на восточном берегу, тогда Линакулан означает свободу. Он вновь зевнул и его бесстрастное лицо стало сама индифферентность.

—Готов, amigo?

Морган ответил утвердительно.

Как человек, которого собираются повесить, мексиканец захохотал, подавился и сплюнул в песок.

—Тогда пошли.

Он пошел вперед и встал около открытой двери в ожидании арестованного. Морган направился к нему, не торопясь, согнув спину, как будто он стремился скрыться от изнуряющей послеобеденной жары. Когда его тело действительно пришло в движение, он напомнил змею, которая поражает ничего не подозревающую жертву. Наручники с яростью опустились на череп Хернандеса. Полицейский застонал и рухнул. Морган бросился на него; его руки искали и нашли пистолет, который, как ему было известно, находился в поясе мексиканца. Потом он выпрямился и встал примерно в четырех шагах от тела, распростертого на земле.

Хернандес слабо пошевелил головой, моргнул и попытался встать. Ему с трудом удалось встать на колени, когда холодный голос Моргана заставил его застыть в неподвижности.

Морган сказал:

—Прощай, Хернандес. Не поминай лихом!

Мексиканец поднял глаза: он увидел смерть.

—Dios... dios. Нет!

Он больше ничего не сказал. Пуля 44 калибра попала ему в левое надбровье и отбросила его назад. Мексиканец вздрогнул, его ноги начали биться о песок, затем он больше не шевелился.

Морган перешагнул через тело, задев ногой лицо, на котором запечатлелось удрученное выражение.

—Я тебя неверно оценил. Ты не был похож на труса. Я не ожидал, что ты меня будешь умолять.

То, что мексиканец не сумел достойно встретить смерть, заставило его вздохнуть; у него было такое чувство, что он был предан слабостью друга.

Моргам присел на корточки и начал обыскивать труп. Он нашел бумажник, в котором были полицейский значок, пятьсот песо и цветная фотография толстой мексиканки в окружении трех маленьких смеющихся девочек и двух мальчиков с напряженными лицами. Морган выдавил что-то похожее на ворчание и продолжил поиск.

Он нашел ключ от наручников, приклеенный к подошве ноги, белой и затвердевшей от смерти.

Сумерки начинали окрашивать мексиканские холмы красновато-коричневым с золотистым отливом цветом, когда Морган погрузил Хернандеса в багажник машины. Спокойным шагом он вернулся к дорожному указателю. Ниже указания километража находились слова:

«Cuidado — Peligroso»— «Осторожно — Опасно». «Вот смех! — подумал Морган.— Что может быть опаснее, чем быть повешенным? Или быть дичью, за которой охотится Интерпол? Его хватали и приговаривали к смерти уже четырежды за его жизнь; и все-таки он всегда был на свободе. И ничего, абсолютно ничего перед ним на этой пыльной дороге, ничего, что могло бы сравниться с