Но не прошло и года, как чудесно обретенный государь валялся растерзанный и бездыханный на Красной площади с маской на срамном месте и дудкой во рту, чем снабдили покойника торжествующие заговорщики. Очевидцы свидетельствуют о немалом числе охотников поглумиться над телом убиенного. Москвичи же в большинстве своем не злорадствовали, а недоумевали, предчувствуя новые, еще более страшные бедствия. Димитрий, казалось, уснул навеки, однако Смута не кончилась, а только разгоралась: призрак воскресшего оказался куда живучей, куда опаснее, чем его плотская оболочка. Русские люди решительно отказывались расставаться с чудом, с воплощением своих чаяний.

В Смуту русские люди впервые увидели, как власть валяется в грязи, как «праведное солнце» дробится на множество осколков. Их подбирают с земли и словно блестящие побрякушки примеряют на себя неведомые смельчаки, которые купаются в этом завораживающем блеске, теряя чувство реальности, захлебываясь чужой и собственной кровью. В 1608 году самозванцы Лавр, «сын» царя Федора Ивановича, и Август, «отпрыск» самого Грозного, встретили на Волге некоего Осиновика, выдававшего себя за сына царевича Ивана Ивановича. Коллеги повздорили, и «дядя» с «племянником» повесили незадачливого Осиновика. Позже Лавр и Август заявились в Тушинский лагерь к самому главному самозванцу — Лжедимитрию II. Неизвестно, на какой прием они рассчитывали, но «царик» поступил в соответствии с корпоративной этикой самозванческого цеха — незваных родственников казнили.

Смута — это торжество холопов. Не дворян, не крестьян и ремесленников, и даже не казаков и гулящих людей, а именно холопов — дворовых полурабов. Холопами были и самозванец Григорий Отрепьев, и разбойничий вожак Иван Болотников. Холопами оказались многие родовитые вельможи. Воевода Дмитрий Мосальский обратился к своему коллеге по другую сторону границы — литовскому наместнику в Мстиславле с предложением прислать «служивых всяких людей на государевых изменников», рисуя при этом следующие соблазнительные перспективы: «когда Петр Федорович и завоюют власть в Москве и будут на прародителей своих престоле на Москве, и вас всих служивых людей пожалуют своим великим жалованьем». «Божией милостию государь Петр Федорович» — это самозванец, беглый холоп Илейка, перед которым пресмыкается князь из рода Рюриковичей, а «государевы изменники» — люди, верные присяге царю Василию Шуйскому. А потомок основателя Литовского государства Гедемина князь Иван Волынский униженно просил польского командира Яна Сапегу замолвить словечко перед неведомым бродягой из белорусского городка Пропойска, обернувшимся Лжедмитрием II: «Да смилуйся, буди мне помощник, чтоб государь пожаловал меня, холопа своего Ивашка Волынского, велел бы мне поместейцо дать». Холопы — с родословной и без оной — привязывались не к Родине, не к родным, не к трону или царствующей династии, а только лишь к хозяину, к тому, кто в данный момент одерживает верх, кто щедрее жалует.

Смута — это всегда горькое похмелье. Хаос, воцарившийся на русской земле, принес ей куда больше горя и страданий, чем голод и нестроения времен Годунова. Рассказывая о переходе годуновской армии под знамена самозванца Григория Отрепьева, современник этих событий голландец Элиас Геркман философски замечает: «Здесь с русским войском случилось то же, что обыкновенно бывает с простым народом, который постоянно, по самой природе своей, желает перемен и, будучи увлекаем жаждою новизны, избирает новое, но оно редко бывает хорошо». Заметьте, что Геркман, говоря о русских, характеризует человеческую природу вообще. Он повторяет избитую истину — уже в те времена она слыла таковой, не утратив злободневность по сию пору.

Апофеоз Смуты наступил поздней осенью 1610-го, когда исчезла, растворилась центральная государственная власть — в Москве верховодили польские гетманы и русские предатели, не осталось ни русского войска, ни национального административного аппарата. Но с этого момента начинается выздоровление. Не на кого надеяться. Не к кому взывать. Некому мешать. Если хотите, вот вам одна из главных заповедей Смуты: чем глубже кризис, тем меньше российская власть способна его преодолеть, и так до той последней точки, до самого краешка пропасти, пока она не уйдет в сторону, уступая место народу, протрезвевшему и прозревшему. Так в истории государства Российского случилось однажды. Но кто уверен в том, что это не повторится…

Прежде на Руси основная масса населения не вовлекалась во внутренние междоусобицы, во время которых государственное здание испытывали на прочность исключительно члены правящей фамилии. В первой половине XV века даже приключилось подобие гражданской войны между великим князем Василием II Темным и его беспокойными родичами. Впрочем, это было именно подобие войны, так как, несмотря на затяжной характер конфликта, который длился более четверти века, основная масса населения оставалась безучастной к политическим распрям. Следующему правителю Руси Иоанну III во время Ахматова нашествия 1480 года пытались угрожать военной силой его родные братья, однако внешних и внутренних врагов удалось без особых усилий усмирить. Происходившие в последующие годы династические споры о будущем наследнике великого князя, несмотря на остроту, не вышли за пределы дворцовых покоев. Нестроения времен малолетства Иоанна Грозного, связанные с борьбой различных боярских группировок, завершились естественным образом, после того как царь повзрослел и взял бразды правления в свои руки.

На Руси не существовало оппозиции самодержавию — ни в верхах, ни в низах. Оппозицию эту породил Иоанан Грозный — сначала в своем воспаленном воображении, угадывая повсюду коварных врагов, а затем и наяву, создав опричное войско для войны с собственным народом. Опричнина, просуществовавшая несколько лет, оставила глубокий след в сердцах русских людей, которым слишком наглядно продемонстрировали, как можно благополучно наживаться, получать чины и награды, обирая и убивая единоверных. Оказалось, что преступления остаются безнаказанными и даже поощряются в особых обстоятельствах. При Грозном этим обстоятельством стала царская воля, в Смуту — хаос и безвластие или, точнее, многовластие. Обе крайности сходятся — произвол тирана и разгул анархии есть беззаконие, то есть нарушение привычного порядка, попрание справедливости, забвение Божьих заповедей и обычаев предков. Бытовавшее тогда слово «беззаконник», которое обозначало мятежника, ниспровергателя основ, одинаково подходит и для опричных карателей, и для споспешников многочисленных самозванцев.