«правильных» взаимоотношениях между солдатами и офицерами в условиях тяжелой войны: «В ротах, полках и дивизиях выдвигались новые офицеры, действительные руководители солдат. Начиналось сближение часто с совершенно неожиданной стороны: с чтения газеты ротой, с организации развлечений, спортивных игр. Научились пользоваться новыми порядками и учреждениями с выгодой для дела и без всякого ущерба для себя. Повыписали себе библиотеки. Но дело все же шло очень медленно, и офицерский вопрос оставался сложным до последних дней».

Пока большевики его не «упростили».

И все это — на позициях, во время войны и, главное, под разрушительным напором большевиков «и примкнувших к ним».

Настроенный очень благожелательно по отношению к своему правительству, комиссар фронта Станкевич тем не менее вынужден делать вывод: «И все-таки армия, быть может, могла бы выдержать натиск ослабленного войной противника… Но она не могла выдержать комбинированного удара в тылу и на фронте».

Большевики понимали, что без армии правительство не устоит ни перед какой мало-мальски организованной силой. Правительство старалось не понимать, что теряет армию и вместе с нею — все гарантии прочности своего режима.

Когда под натиском Ставки и генералитета правительство вроде бы и попыталось принять некоторые меры к упорядочению дел в армии, развал в ней достиг такой степени, что уже нельзя было обнаружить виновных и подлежащих каре. От Ставки до последней инвалидной команды нельзя было определить и уточнить, кто в самой армии виноват в ее развале, в ее расползании, растекании во все стороны вязкой, киселеобразной массой, которую нельзя ни остановить, ни повернуть вспять…

Генерал П. Н. Краснов, человек и деятель совершенно иного, чем Станкевич, типа, иного ранга, сословия, мировоззрения, рассказывает о том, что происходило в армии и в Войске Донском после того, как «комитеты стали вмешиваться в распоряжения начальников, приказы стали делиться на боевые и небоевые. Первые сначала исполнялись, вторые исполнялись по характерному, вошедшему в моду тогда выражению постольку поскольку». Это относится даже к казачеству, казалось бы, далеко не революционному.

Армия устала воевать, не видела цели этой войны и воевала плохо еще до февральской революции 1917 года. Может быть, Временному правительству и следовало заключить мир, сохранив верные ему подразделения армии для внутренних целей. Солженицын («Красное Колесо»), знающий этот вопрос в совершенстве, полагает, что не надо было и вступать в эту войну, что мир уже в 1916 году был России необходим. Но если уж Временное правительство намеревалось идти со своими союзниками в войне до конца, следовало бы прежде всего укрепить тыл и фронт, дисциплинировать армию и не осчастливливать ее одиозно несвоевременной демократизацией. Это укрепление армии и тыла было бы, по всей очевидности, невероятно трудным, но возможным — вплоть до августа 1917 года. Именно такое укрепление фронта и тыла и предлагал Временному правительству Корнилов.

Советская историческая традиция внушала поколениям советских людей представление об агрессивно-буржуазном Временном правительстве и о «соглашательстве» добольшевистских Советов. Между тем санкционировали развал армии именно эти добольшевистские Советы, а соглашательским было Временное правительство, которое шаталось между генералитетом и Советами, но, как правило, оказывалось на поводу у Советов. Советы же действительно стали не только соглашательскими, но и фиктивными (вплоть до августа 1991 года) — после победы большевиков. Только тогда установилась настоящая диктатура. Ничего подобного и не снилось не только позирующему перед объективом истории Керенскому, но и Корнилову, пытавшемуся всего-навсего остановить развал армии и крах воюющего государства, верховным военачальником которого он был. Краснов так описывает несостоятельность первых корниловских попыток навести необходимый армии для войны порядок пропагандистскими и административными средствами (письменные обращения, призывы, приказы): «Психология тогдашнего крестьянина и казака была проста до грубости: долой войну. Подавай нам мир и землю. Мир по телеграфу» (разрядка Краснова). А приказ настойчиво звал к войне и победе.

Именно по причине несоответствия обращения и приказов Корнилова настроению армии Керенскому, решившему после долгих переговоров с ним и многих шатаний предать Корнилова, а потом и большевикам так легко было объявить законопослушного генерала мятежником и предателем, монархистом, искателем личной власти и т. д. и т. п. Армия хотела это услышать и в это поверить. Далее Краснов пишет: «Делалось страшное, великое дело, а грязная пошлость выпирала отовсюду». Это по поводу «бросков» Керенского от совдепа к корниловцам и обратно.

Все в стране жаждали «сильной власти», в том числе и железнодорожники, которые на исходе драмы остановили своим саботажем Корнилова. (Сарказм исторической судьбы: они попадут под Троцкого; он наведет порядок на транспорте.) Но тогда достаточно было довести до пролетарского слуха, что Корнилов требует введения чрезвычайного положения, необходимого, чтобы продолжать войну до победы, как широкие массы народа его возненавидели от всей души. И только лозунги большевиков, подкрепленные растущей организованностью и централизацией их пропагандистских и штурмовых отрядов, попадали, как говорится, в струю.

Солженицын в последних Узлах «Красного Колеса» показал: шла исторически роковая тяжба, победить в которой могла только та из сил, которая делала ставку на распад, а не на укрепление и оздоровление армии, жаждущей самоликвидации. Эта сила ради своей победы была готова на все: на поражение России в войне, на любой мир с немцами, на какие угодно аннексии своих территорий — лишь бы лишив правительство армии и одолев его, сформировать затем новые, собственные вооруженные силы с целью завоевания родной страны.

Корнилов долго пытался договориться с Керенским в июле — августе 1917 года; генерал Духонин не отказался признать законным даже большевистское правительство, и только бессудное, зверское убийство Духонина в присутствии Крыленко окончательно восстановило большую часть генералитета и офицерства развалившейся армии против большевиков. Но и тогда нашлось немало офицеров различных рангов, готовых сотрудничать с большевиками по разным причинам, в том числе и из надежды спасти российскую армию и воссоздать крепкую российскую государственность.

Приведу еще одно высказывание генерала Краснова, точнее, его обращение к солдатам полка на станции Дно по дороге к Пскову, куда