Хочу побыть наедине с Овидием.

ФАНТАЗИЯ ЛУННОЙ НОЧИ

Видела совсем реально, как, приближаясь к этим берегам, по морю шагал он, тот самый Назон. Невесомый, в своей длинной римской одежде, в сандалиях с повязками, неторопливо идет по лунной дорожке, ступает прямо по ее мерцающему полотну. Путник. Из вечного города - в веч-.

ное изгнание.

Серой, унылой пустынностью, ледяными ветрами встретил его этот античный край света. Все было здесь непривычным: и бесконечность степных просторов, и волчьи завывания ночной метели, и одичавший вид стражи, которая возвращалась со стен крепости, засыпанная снегом, кутаясь в бараньи и звериные шкуры до пят. Длинноволосые, бородатые, набравшиеся местных привычек, воины крепостного гарнизона вроде бы и не из римлян набраны каждый нес на себе уже варварскую печать. Сам центурион, начальник гарнизона, суровый и мужественный воитель, в своих смердящих звериных шкурах напоминал не человека из прославленного Рима, скорее варвара-волопаса. Со временем Овидий и сам облачился в эту дикую одежду по крайней мере, таким видели его, великого певца римлян, когда он изредка выходил на стену и стоял там одинокий, всматриваясь в белые загадочные степи.

Вот ты где очутился, изгнанный на край света, недостижимый для могучих своих богов, для твоих веселых, с берегов Тибра, любовниц! Владычествующий над миром, Рим знает, как наказывать поэта, впадающего в немилость:

не чашей с отравленным вином, не. растерзанием африканскими львами на арене Колизея. Карает самой страшной карой - безвестью. одиночеством, забвением таким вот навечным изгнанием в край льдов и снегов, где нет и никогда не будет духовной потребности в поэтах.

Ты вроде есть, но тебя уже нет. Отданный на безжалостную расправу этим лютым зимам, сгинешь, погибнешь в безвестности, и свирепые ветры развеют по этому пустынному взморью сладкие строки твоих золототканых поэм.

Никогда не вырастет на этих берегах вечнозеленый лавр для твоего венка! Не венок лавровый - саркофаг высекут для тебя скифские морозы из своего непроломного, похожего на белый мрамор феррарскии льда.

Вместо воспетых тобою богов, которыми так легко ты покинут в тяжкую годину, встречают тебя на этих берегах другие боги - жестокие боги Севера. Разъяренные, беспощадные, поднимают они метели невиданной, дикой силы, и степи надолго утопают в окаянном бешенстве стихии. Не по-римскому свистят, завывают здешние ветры, слепнут от снега часовые на крепостных валах, слепнут просторы равнодушные, глухие к твоим мольбам, к твоим звучным любовью напоенным поэмам. Будучи живым, станешь свидетелем собственной смерти. Знала твоя патрицианская молодость все наслаждения жизни, услады дружбы и хвалы. любви и порока. Где все это? Где слава и венки их тугих ароматных листьев? Неблагодарный, проклятый Рим, все он забыл, над песнями твоими надругался, теперь ты лишь смертник, живьем выброшенный из жизни, из времени, ыз.

человечества. Потому что человечество - это Гим, иначе ты не представляешь мира. Он где-то там, в своей манящей недостижимости, отступился от тебя со всей его роскошью, с его богами и жертвенниками, с ночами вакханалии, без тебя безумствующих муз. Все без тебя -тебе сталось.

лишь воспоминание, его жгучая, не проходящая горечи

Но, может быть, не столько тоскует сейчас твоя душа щ Риму. сколько по безвозвратности лет. Надвигается старостъ. Не принесет она тебе почета и славы, только - боль одиночества. А ведь был ты баловнем судьбы, вдоволь купался, сладкоголосый и нежный, в объятиях Р^ских гетер, в дурманящих ароматах лавра! Вино рекой лилось в честь тебя, имел ты друзей на выбор искренних и мни мых, верных и двоедушных, теперь у тебя остался лишь грозный, никаким мольбам не внемлющий гнев Октавиана.

Август Октавиан, princeps'senatus, тот, который любит в камешки играть с детьми рабов, с маленькими рабами...

Тот, который чужих жен, родовитых патрицианок, прямо с пиршеств ведет на свое развратное ложе... Известно, что, собираясь объясниться с женой Ливией, он заблаговре тленно готовит конспект своего льстивого слова к ней...

Бывший друг, золотой Август, шлю из этого изгнания проклятье тебе, хотя когда-нибудь еще, быть может, снова биду молить о ниспослании твоего милосердия, может, еще пропою хвалу тебе, золотому, чья сила сейчас стоит на этом валу, чей меч достиг этих диких берегов, утвердив и тут вечное могущество Рима.

Тут - полулюди. Примитивные, коварные, появляются иной раз из глубины степей в своих пугающих шкурах, не привычных для римского глаза шапках. Да, полулюди они, неуловимые степные кентавры, потому что конь и слившийся с ним всадник - это у них нераздельно, это не люди, а именно кентавры. Никогда не видели они Вечного города.

Немногим из них суждено увидеть его, и то лишь рабами в цепях. Если бы позволено было возвратиться на берега Тибра, описал бы всю их фантастическую дикость, собственноручно на стелах, на белых мраморах высек бы изображение этих загадочных, с луками и певучими стрелами, существ. В своем доме, среди маслиновых рощ, на публичный обзор поставил бы, чтобы позабавить и твои августейшие очи!

С какой жестокостью обрушил ты на меня свой гнев, тяжко так покарав. Обрек на жизнь среди зверей и полузверей. И я живу здесь. Водятся тут и гепарды - дикие кошки, и степные, быстрые, как молнии, антилопы, и тяжелые туры, пасясь, грозно посматривают на тебя, незнакомца в римских сандалиях. Сами кочевники натурой тоже упрямы и свирепы, турам под стать... Сюда вот я брошен, на растерзание клыками одиночества. Правду, наверно, говорит твой центурион:

- Квелый, изнеженный, погибнешь ты, Овидий, тут.

И погаснет память о тебе - лишь цезари вечно живут.

Погибну, сгину. Не останется следа моего! Холодная эта, безграничная, не ведающая поэтических струн пустыня все поглотит. Никто не привезет в возлюбленный Рим даже. останки поэта Овидия; лишь тяжелый ледяной саркофаг поставит над ним гарнизон крепости...

Центурион все же оказывает ссыльному поэту зпаКш внимания, потому что поэтическая слава Овидия Назон"

когда-то опахнула крылом и его. Есть у него тайная на дежда, что рано или поздно, а тебе, певцу Рима, все-таки будет даровано Октавианово прощение и ты еще сложишь} свою поэму изгнания, вспомнишь и их. суровых, одичав ших воинов, которые зде.сь, на отдаленнейшей окраине, лицом к лицу с варварами, охраняют державную мощь Римской империи. Вспомни, вспомни о нас хотя бы единым звучным своим словом, поэт. потому как меч - это всего лишь грубая сила. а песня это бессмертие.

Иногда из степей приближаются по снегам те. полулю - ди, скот гонят будут с крепостью торг вести. На льдах лимана, таких несокрушимых, что и всадник, с конем