стольких безответных вопросах она никаким обязательством не связана. Правда, один ответ у нее был, и он годился не хуже других: в своей женитьбе Оуэн нашел нечаянное счастье, чего под гнетом необходимости выбора никак не ожидал, и теперь считал для себя долгом отблагодарить ее за то, что она удержала его на правильном пути. Это объяснение, что и говорить, она вполне могла отбросить; впрочем, объяснение, то или другое, ничего не значило. Неудержимый порыв откликнуться на этот знак внимания — вот та сила, которая двигала ею. Беззаветная любовь, для которой случившееся ничего не меняло, любовь, которая, и тогда и после, принимала все как данность, нашла выход: тут не было ничего такого, что нужно в себе глушить. Сделает ли она то, что он предлагает? Сделает, и с восторгом в душе. Стать обладательницей редкостной красоты, полученной от него, красоты, подарить которую было его сокровенным желанием, для нее великая радость — большая, чем величайшая из тех, какие, дай Бог, ей еще остались; и она поняла, что, пока понимание этого не дошло до самой глубины ее ума и сердца, она и сама не знала, какое пламя скрывается в ней. Это был вожделенный час; сохранять терпение означало длить состояние блаженства. Она ощущала происходящее как час своего триумфа, триумфа всего того в ее недавней жизни, чему она не давала выйти наружу. Мысленно она шла по Пойнтону — по знакомым просторным комнатам; она сможет сказать себе, что, хотя бы раз по крайней мере, они так же полностью принадлежат ей, как первой и второй из двух их владелиц, чье владение доставляло обеим только чувство горечи. Да, тысячу раз так! И она не будет испытывать никаких угрызений, делая выбор. Пойнтон со всеми своими сокровищами стоял у нее перед глазами, и все эти недели она часами с наслаждением их сравнивала и решала, какая вещь лучше. Это будет что-нибудь очень небольшое — она всегда будет носить его дар при себе; что-нибудь самое изысканное, потому что в изысканности он видит свой символ. Впрочем, что бы эта вещь ни символизировала, говорила она себе, с нее довольно знать лишь то, что это будет его дар. В глубине души она склонялась к Мальтийскому кресту — еще и по той причине, что Оуэн сам его назвал. Но она еще посмотрит и оценит свежим глазом; разберется на месте и хорошенько обдумает, чтобы не было и тени ошибки.

До Рождества у нее не было уважительной причины поехать в Лондон; но тут она не могла не проведать отца, которого периодически навещала, а заодно, выполняя данное обещание, и Мэгги. Первую ночь она провела в Уэст-Кенсингтоне, рассчитывая уже утром приступить к исполнению намерения, которое было ее главной целью. Любовь к ней отца не отличалась чрезмерностью, но, когда она упомянула о деле за городом, куда ей придется выехать ранним поездом, он решительно восстал против поездки: ожидалось ненастье; погода портилась на глазах, грозя ураганом, в воздухе ощущались все признаки зимнего штормового ветра. Фледа отвечала, что поглядит, какое выдастся утро, и утро, по правде сказать, выдалось такое, когда в Лондоне кажется, будто «распогодилось». Когда она уже собралась в путь, ей вдруг сделалось не по себе. Но она представила себе, как вечером возвратится со своим трофеем, и, оглядев с порога улицу во всю ее длину, решила ехать; охваченная нервным возбуждением, она зашагала к ближайшему входу в «подземку». Декабрьский рассвет печально вставал меж облаков, но ни дождя, ни снега не было; даже холода не было, а атмосфера Уэст-Кенсингтона, очищенная ветром, напоминала грязный старый сюртук, который облагородили грязной щеткой. Спустя без малого час она добралась до вокзала, где села в купе третьеклассного вагона; ей предстояло пробыть в нем восемьдесят минут, которые занимал путь до Пойнтона. Поезд был скорый, а сравнительно небольшой путь до парка от того места, где ей предстояло сойти, она превосходно знала.

Оказавшись за городом, она и впрямь увидела, что отец был прав: на просторе декабрьский вихрь обрел силу, от которой ее защищали лондонские лабиринты. Зеленые луга были черны, от ветра небо ходило ходуном; и Фледой, с ее боязнью непогоды, овладело беспокойство — мало ли что могло случиться! Все это вызывало воспоминания о страхах былых дней, когда она совершала долгие морские путешествия на континент, страхах, преследовавших ее весь путь. В этот последний час что-то сдавило ей сердце: внезапная мысль о несчастье или, по крайней мере, осложнении, которое приключится прежде, чем ее миссия будет выполнена. Стоило ей сказать себе: что-то может случиться, как появилось ощущение, будто поезд движется слишком медленно. Но ничего такого случиться не могло, разве только самое ошеломляющее — что по какой-то совершенно невероятной причине хозяин и хозяйка вернулись домой. Но в этом случае она наверняка получила бы предупреждение. Именно то, что каждый находился там, где находился, придавало особое качество ее визиту; Оуэн, отделенный горами и морями, навсегда чужой, предстал перед нею так ясно, как никогда прежде. Наконец, когда день стал еще сумрачнее, поезд промчался мимо Чатера — на следующей станции ей было выходить. За окнами вагона вовсю хлестал дождь, но за его пеленой мерцала светлая даль, знаменовавшая блистательное убранство дома, в котором она так любила бывать. Его образ встал перед ней; и так как поезд уже подъезжал к станции, она поднялась и еще в купе гордо выпрямилась: дом этот существовал для нее — для Фледы Ветч.

Но, открыв дверь, она в ужасе отшатнулась, хотя в первое мгновение не могла сказать, что вызвало страх; секунду спустя она поняла, что испугалась лица человека, спешившего, чтобы помочь ей спуститься, — хромого старика носильщика, служившего здесь еще при миссис Герет и теперь сразу ее узнавшего. Он встретил ее таким тяжелым взглядом, что ее охватила тревога, и, прежде чем спуститься, она невольно обратилась к нему.

— Они вернулись? — вырвалось у нее.

Ею владело смутное, нелепое чувство, что даже он знает: в этом случае ей там быть никак нельзя. Он замялся, и за несколько секунд молчания у ее беспокойства появилось другое основание. Она спрыгнула на платформу, и ее внимание переместилось на то, что волновало носильщика и вызывало его странный взгляд.

— Дым?

Она стояла на платформе, испуганно принюхиваясь. Не понадобилось и минуты, чтобы она различила специфический запах. Все вокруг было им пропитано, и в окнах поезда уже появились головы пассажиров, всматривавшихся во что-то, чего она не могла видеть. Еще один пассажир спускался из другого вагона, и старик носильщик заковылял к нему, чтобы закрыть за ним дверь. Дым ел глаза, все же она увидела, как с другого конца платформы шел прямо к ней