- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (29) »
АЛИШЕР НАВОИ СМЯТЕНИЕ ПРАВЕДНЫХ
Перевод со староузбекского В. Державина
Портрет Алишера Навои. Миниатюра Гератской школы. XV в.
О НИЗАМИ И О ХОСРОВЕ ДЕХЛАВИ
Он — царь поэтов — милостью творца
Жемчужина Гянджийского венца.
Он — благородства несравненный перл,
Он в море мыслей совершенный перл.
Его саманной комнаты покой
Благоухает мускусной рекой.
Подобен келье сердца бедный кров,
Но он вместил величье двух миров.
Светильник той мечети — небосвод,
Там солнце свет неистощимый льет.
Дверная ниша комнаты его —
Вход в Каабу, где дышит божество.
Сокровищами памяти велик
Хранитель тайн — учителя язык.
Хамсу пятью казнами назови,
Когда ее размерил Гянджеви.
Там было небо чашей весовой,
А гирею батманной — шар земной.
А всю казну, которой счета нет,
Не взвесить и не счесть за триста лет.
Он мысли на престоле красоты
Явил в словах, что как алмаз чисты,
Так он слова низал, что не людьми
А небом был он назван: «Низами».[1]
И «Да святится…» как о нем сказать,
Коль в нем самом и свет и благодать?
Хоть пятибуквен слова властелин,
Но по числу — он: тысяча один![2]
От бога имя это рождено!
А свойств у бога — тысяча одно.
«Алиф» начало имени творца,[3]
Другие буквы — блеск его венца.
Шейх Низами — он перлами словес
Наполнил мир и сундуки небес.
Когда он блеск давал словам своим,
Слова вселенной меркли перед ним.
После него Индийский всадник был
В звенящей сбруе воин полный сил.
С его калама сыпался огонь,
Как пламя был его крылатый конь.
К каким бы ни стремился рубежам,
Шум и смятенье поселялись там.
И в крае том, где мудрый строй царил,
Он сотни душ высоких полонил.
Его с индийским я сравню царем,—
Ведь Хинд прославил он своим пером.
Все пять его волшебных повестей
Живут, как пять индийских областей.
А Шейх Гянджи собрал, как властный шах,
Казну — неистощимую в веках.
Стал от него Гянджийский край богат,
Он был не только шах, но и Фархад.
Путь прорубал он, гору бед круша…
Гора — поэзия, а речь — тиша.
Душа его, как огненная печь,
И току слез печали не истечь.
Он сходит — пир свечою озарить,
Пирующих сердца испепелить.
Когда знамена над Гянджой развил,
Он, как державу, речь объединил.
В те страны, что открыл он в мире слов,
Вослед повел полки Амир Хосров.[4]
От старого гянджийского вина
Душа делийца навсегда пьяна.
Где б Низами шатер ни разбивал,
Потом делиец там же пировал.
С «Сокровищницей тайн» гянджиец был,[5]
Делиец — с «Восхождением светил».[6]
Гянджиец новым нас пленил стихом,
Делиец следовал ему во всем.
Все, что потом им подражать пошли,
К ограде сада мусор принесли.
Единственный лишь равен тем двоим,
Который, как они, — неповторим.
ОБ АБДУРРАХМАНЕ ДЖАМИ[7]
Он, как звезда Полярная в пути,
К познанью призван избранных вести.
Он клады перлов истины открыл,
В зерцале сердца тайну отразил.
С семи небес совлек он тьму завес,
Разбил шатер поверх семи небес.
Он обитает в мадрасе своей,
Вкушая мир средь истинных друзей.
Его цветник — высокий небосвод,
Он пьет из водоема вечных вод.
Как небо несказанное, высок
Его словоукрашенный чертог.
Там ангелы крылатые парят,
Чертог его от нечисти хранят.
Под сводом худжры, где живет мой пир,
Скажи — не мир блистает, а Сверхмир.
Дервишеской одеждою своей
Он затмевает блеск земных царей.
Душа его есть плоть и естество,
Хоть пышно одеяние его.
От лицемерия освобожден,
Лохмотьев странничьих не носит он.
Невидимое, скрытое от нас,
Он видит, совершая свой намаз.
Его походка — молнии полет
Летящий изумляет небосвод.
Перелистав страницы мира, он
Соткал, как облак, занавес времен.
Из крови сердца, а не из чернил
Соткал он занавес — и тайну скрыл.
В его чернильнице сгустилась тьма,
Но в ней — вода живая — свет ума.
Кто из его чернильницы возьмет
Хоть каплю, тот бессмертье обретет.
Стихом он все иклимы покорил,
А прозой новый мир сердцам открыл.
Им пленены дервиши и цари,
Ему верны дервиши и цари.
Но преданности в круге бытия
Столь твердой нет, как преданность моя!
Хоть солнцем вся земля озарена,
В нем и пылинка малая видна.
Один — средь певчих птиц в тени ветвей,
Шах соловей над розою своей.
Прочесть мне было прежде всех дано
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (29) »
