- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (128) »
Петельников.
— Тут их в день прогудит сто, а то и двести. И всяк что-либо везет.
— Продавщица местная?
— Сантанеиха-то? Последний дом по этой вот улице.
— Сантанеиха — это правильно как? — спросил Рябинин.
— Сантанеева Клавка, вот как...
Возможно, что добывать руды и плавить из них сталь и цветные металлы труднее, чем растить хлеб. Возможно, что делать из этих металлов цветные телевизоры сложнее, чем молоть муку и печь хлеб. Возможно. И все-таки уничтожать цветные телевизоры — это только уничтожать цветные телевизоры. А уничтожать хлеб — это плевать в душу народную...Леденцов слегка обиделся — его, оперативного работника, оставили сторожем при машине. Он постучал ногой по скатам, опробовал водопроводную колонку и огляделся... Дома смотрели слезливыми окнами насупленно. Все кругом почернело и потемнело — земля, крыши, заборы; даже салатные стены, при солнышке веселенькие, теперь казались закоптелыми. Леденцов выбрал бугорок посуше и тоже насупился, как и слезливый дом. Он бы сюда не поехал, а сделал бы иначе: явился в управление, доложил руководству, образовал оперативную группу, инспектора рассыпались бы по хлебозаводам... Нашли бы. Он зевнул — не от холода, не от сырости, не от одиночества; зевнул от того преступления, которым предстояло заниматься. Буханки хлеба высыпали в траву... Даже не булку. А в соседнем райотделе ребята ловят инопланетянина, показывающего за деньги складную летающую тарелку, которую он носит в чемоданчике-дипломате. В другом районе ребята занимаются аспирантом, взломавшим квартиру своего научного руководителя и укравшим чужую диссертацию. В третьем районе шайка дельцов ворует собак и дерет шкуры на шапки... Старик, которого дождь шатал, никак не мог справиться с пружинящей ручкой колонки. Леденцов подошел, прижал металлический штырь, и вода брызнула несильной простуженной струей. — Дедуль, сколько годков? — громко спросил Леденцов. — Что кричишь, как дитю или идиоту? — Гражданин, сколько вам лет? — понизил голос инспектор. — Если для ровного счету, то семь десятков. — А если не для ровного? — То прибавь годок. — Ого! — Чтоб это узнать, и приехал? — Дедуля, мы интересуемся машиной с хлебом... — Твои корешки уже пытали.... — Ну, так не видели? — Тут этих машин шныряет, глаз не хватит... — Дедуля, а самосвал? — Подходил вчерась какой-то под брезентом к магазину. — А что под брезентом? — Я ж не акробат, по кузовам не лазаю. Но хлебом от него попахивало. От неожиданной удачи Леденцов позабыл заготовленные вопросы. Но старик помог сам: — Про хлебный дух и старуха моя подтвердит. — Номера машины не запомнили? — Числа-то нонешнего не помню, — буркнул дед. — Моим товарищам про это сказали? — В момент не сообразил. А за ведра взялся — и память как осветило. Леденцова тоже осветило радостью — у него у первого появилась информация, которой не было ни у старшего инспектора, ни у следователя. Его позабыли у машины, им пренебрегли, но он и тут, не отходя, добыл оперативные сведения. Леденцов схватил полные ведра и понес их почти бегом, не разбирая дороги. О старике он вспомнил лишь потому, что не знал, куда нести воду. — Здоров ты, — дед отдышался и ткнул пальцем в сторону маленького домика, ветхого, как и хозяин. Леденцов поднял ведра на крыльцо, до самых дверей, и птицей слетел на землю. — Твои пошедши к продавщице, к Сантанеихе, — угадал его желание старик. — Еще раз спасибо, дедуля. — А на добавку будет тебе совет... Старик даже сошел с крыльца и своими живыми глазками въелся в глаза инспектора. Леденцов нетерпеливо чавкнул ботинком: — Какой совет, дедуля? — Вам надобно пойти по хрюку. — По какому хрюку? — По поросячьему. — Дедуля не понял... Мы интересуемся самосвалом с хлебом. — Дедуля все понял. — Тогда зачем по этому... по хрюку? — Хрюшки бы чего и шепнули. — Дедуля, мы есть орган власти, а вы поросячьи шутки отпускаете. — Молод ты еще для органа, — озлился старик и пошел в дом, глухо топая по сырым ступенькам. И Леденцов подумал, что семьдесят один есть семьдесят один.
Я шел за хлебом. У булочной остановился, как инопланетный корабль, бесконечно длинный сияющий автобус с интуристами. Распахнулась его дверь, и люди с сумками, сетками и мешками ринулись в магазин. Операция длилась минут десять... Когда автобус победно отъехал, я вошел в булочную — полки были пусты. Ни буханки, ни батончика, ни бубличка. Как голодом все вымело... Пусть иностранцы поедят нашего хлеба.Они ожидали найти усадьбу: двухэтажный дом, пристройки, стога, скотину... Дом Сантанеихи, небольшой и приземистый, как амбар с окнами, стоял на отшибе, у подступающих сосен — можно было подъехать из лесу по проселочной дороге к самым воротам, не показываясь в Поселке. Вокруг ни деревьев, ни строений — лишь кусты да сиротливый сарайчик за домом. Рябинин никому не признавался, что стесняется вот так, вроде бы ни с того ни с сего, вламываться в чужой дом. И не хотел искать причину этого чувства и расслаивать свои переживания на волоконца логики — зачем? Ведь стеснение не пройдет. Пока инспектор дергал за деревяшку звонка, похожую на ручку детской скакалки, Рябинин одним мигом представил, что там, за дверью, — спят, читают, вяжут, целуются или ждут гостей, да не их, а званых... Представил. Все-таки расслаивал переживания на волоконца. Дверь открылась. Следователь с инспектором ожидали увидеть красноликую тетку в сумрачном платке — Сантанеиху они ждали. Перед ними стояла женщина лет сорока, в брючках, в красной кофточке, с крашеными желтостружечными волосами, и обдавала их широким и непугливым взглядом. — Клавдия Ивановна Сантанеева? Я следователь прокуратуры Рябинин. Разрешите войти? — Господи, чем это я проштрафилась, — почти радостно, почти запела она. — Проходите. Гости прошествовали в дом... Сперва они увидели дворцовую люстру, которую Петельников мог задеть головой. Потом их как бы обступили кресла, диваны, пуфы, торшеры... Широченную тахту устилали разномерные плоские подушки и подушечки. Большая вытянутая комната венчалась длинным сервантом, густо уставленным крупными вазами. Электричество не горело, а дневному плаксивому свету из окошек не хватало силы зажечь хрусталь — он невнятно мерцал, как начищенная жесть. И этот сервант казался иконостасом, перед которым хоть лампаду зажигай. Раздвинутый стол они увидели чуть позже. Он был накрыт и тоже обилен, как и дом. Рябинин разглядел его
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (128) »