Если бы все зависело только от меня, то я вообще никогда бы с ней не встречался… Для чего мне нужно было ей звонить!
— У вас что, не было времени? Хотя бы антикон ей передать. Ведь он в каждой аптеке Вены продается… Почему на этот раз вы не привезли ей антикона, Донев? Отвечайте!
— Какой антикон? — На этот раз в глазах Донева мелькнул настоящий страх.
— Давайте, давайте, но не делайте из себя незнающего… Или, быть может, ваша жена передавала ей антикон в марте, когда вы были в Софии?
Донев расслабился, опустил взгляд. Он уже перестал и слышать и видеть.
— Вам не пришло в голову, Донев, что антикон может попасть и в чужие руки, не по адресу. А той, которой он был предназначен, не достался. И она может остаться всего лишь… свидетельницей! — Допев подавленно молчал. — Разве вы не подумали о том, что антикон может быть использован и другой женщиной, например, подругой Пепи. Но с тем же результатом! Вы догадываетесь, что я имею в виду не противозачаточный эффект? Речь идет о двадцать первой пилюле, которая была изготовлена в… лаборатории! Итак, вы или ваша жена дали антикон Пенке Бедросян?
— Я.
— Хм-м. Разве вы еще не заметили — сколько часов разговариваем! — что я задаю вам только такие вопросы, на которые знаю истинный ответ? — Антонов решил еще раз рискнуть таким двусмысленным способом. Ему необходим был еще один психологический толчок к цели. — Вы или жена?
— Антикон дала мне жена. Та его попросила. Интимные женские дела… Но она ничего не знала, не подозревала. Жена ни в чем не виновата!
— Допустим. Говорю вам это вполне искренне — меня это радует.
Донев смотрел на. Антонова с нескрываемым удивлением.
— Что, не верите мне? Думаете, если я следователь, то не пойму ваших чувств и мотивов?.. Не могу вам не сочувствовать. Если ваша жена и в самом деле не участвовала…
— Я говорю чистую правду. Она даже не подозревает. Она ничего не знает об этом!
— Хорошо. В таком случае она одна может воспитать вашего сына, которого вы так оба любите…
— Что с ним теперь будет?
— Об этом поговорим потом. А сейчас расскажите мне все подробно. Где достали фосотион, каким образом изготовили пилюлю, как вложили ее в упаковку антикона… Все. Подробно. И точно!
— Хорошо… Подробно… Точно… Все, — как эхо отозвался Донев. — Дайте мне стакан воды… Очень хочу пить.
— Воды — пожалуйста. А не хотите ли крепкого кофе?
— Можно ли?
— Конечно, можно, почему нельзя.
* * *
Допрос закончился чуть ли не в семь часов вечера. Сразу, как только отвели Донева, вошли Консулов и Хубавеньский. Они находились рядом и слушали весь допрос по внутренней трансляции в соседнем кабинете. — Ты все же ему не сказал, что Пепи умерла, — были первые слова Консулова. — Даже тогда, когда он жалел, что из-за него «пострадал невинный человек». — Придет черед — узнает. Более важно то, что я ему не сказал, что она — «жива». — Да, но ты ему намекнул. — Едва ли это можно назвать намеком. Просто я только подсказал ему возможный вариант развития событий. — А как вы себе объясняете, товарищ подполковник, — спросил Хубавеньский, — что он так легко во всем сознался? — Легко ли! Хм-м… Я что-то не заметил. — Пока я слушал признание Донева, — задумчиво сказал Консулов, — то все время размышлял: почему этот в общем-то неглупый человек решился на такое страшное преступление? Могу понять родительскую любовь и ее патологические формы, даже по отношению к усыновленному ребенку, но… убийство? У них же были вполне законные средства для защиты… — Кто знает… Может быть, годы, проведенные на Западе, их фильмы и телепередачи сыграли свою роль… Наверное, они насадили в их душах какое-то не свойственное им недоверие к органам власти, некое искаженное представление о том, что они сами должны защищать себя и что если они сами не справятся, то им никто уже не поможет. Ну, хватит! На сегодня достаточно… У меня сил больше нет ни спорить, ни думать. Давайте-ка по домам, ребята! Уже в коридоре Хубавеньский спросил Антонова: — Товарищ подполковник, я думаю, если бы Пепи на самом деле прооперировали от аппендицита, что бы мы тогда делали? — Э, Пенчо, придумали бы что-нибудь еще! Перевел с болгарского Г.Еремин
