иду, куда направляюсь, теперь я знаю, почему я все-таки за это взялся, я один на один с жизнью, и это мой долг перед ней, кто-то должен это увидеть, кто-то должен понять, да, это мой долг перед ней, перед Юрием, перед Большой рекой — я не смотрю на сестру, она застыла, приподняв руку, словно желая остановить меня, но я ориентируюсь среди внутренних органов как никто другой, я двигаюсь очень быстро, я прекрасно знаю дорогу, я стараюсь ничего не потревожить, я слышу, как сестра шепчет мне в спину: Игнасио, Игнасио; мы оперируем вместе десять лет: не надо, Игнасио, и она убегает, я знаю, она бежит за помощью, анестезиолог сидит в соседнем боксе, она скажет ему, что Игнасио сошел с ума, но нет, разум у меня не помутился, наоборот, он ясен как никогда, прежде чем все исчезнет, все растащат, сожгут, я хочу видеть только одно, впервые хочу воспользоваться привилегией моего ремесла касаться собственными руками и смерти и жизни, вторая моя ассистентка, молоденькая, тоже перепугана, она по-детски шепчет: доктор, доктор! Что же он там делает, думает она, чего хочет от разверстого так страшно тела, так похожего на мое, и ее история тоже похожа на мою, не вскрывают живых, по-настоящему живых или мнимо живых, думает она, — я отодвигаю последнюю мускульную пелену, матка набухла, она величиной с небольшой апельсин, оболочка у нее очень тонкая, я надсекаю ее и осторожно раздвигаю, она чуть-чуть кровоточит, в ней кроется крошечное воспоминание, еще без сердца, через секунду без жизни; просвечивающий рассказ — две черные слепые точки, три беловатые слезинки, обреченные на уничтожение.