бились в его грудь. «Где истина? Где истина?» — мучительно думал Краммлих, хотел и не мог принять такое близкое, достижимое, доступное — только протяни руку! — решение. Что-то удерживало его. Хотел бы он знать — что…

Поздно ночью к подъезду подкатил автомобиль, в дверь позвонили. Это был фельдъегерь. Он передал в собственные руки обер-лейтенанта пакет, получил расписку и, так и не сказав даже десятка слов, — весь в черной коже, тусклой от дождя, — молча отдал честь и скрылся. Когда вошел отец, Томас Краммлих стоял возле окна с сигаретой в одной руке и с большим бокалом в другой.

Пакет лежал на столе. Нераспечатанный.

— Что там? — спросил отец.

— Конец моих сомнений, — улыбнулся Томас Краммлих. — Знаешь, я сейчас смотрел в окно и думал, до чего же тихо здесь… и красиво… Родина.

Утром они простились на вокзале.

2

«Юнкерс-52» приземлился на рассвете. Земля вынырнула из тумана совсем рядом, под самым крылом, и не успел еще Томас Краммлих опомниться, как самолет хорошенько тряхнуло. Обитые железными полосами тяжелые ящики который уже раз за время перелета угрожающе накренились, но Краммлих больше боялся, чтобы в них что-нибудь не взорвалось от детонации. Сидевший напротив маленький майор, возвращавшийся в свою танковую дивизию СС, весело подмигнул.

— Представляете? У нас так трясет всегда. Ну и жизнь!

Еще с полминуты их трясло так, словно они приземлились не на аэродром, а на специальную гофрированную полосу. Наконец и это кончилось. Моторы заглохли. По стеклу иллюминатора скользнула капля, еще две. Шел дождь.

Никто не спешил. Откуда-то появился примитивный трап. Только сойдя на землю, Томас Краммлих увидал, что приземлились они на кочковатом, разбухшем от дождей поле. Взлетная бетонная полоса была разворочена в нескольких местах огромными воронками. В них уже успела скопиться коричневая вода.

Днем добираться до города было рискованно — русские штурмовые истребители могли появиться в любой момент. Но дождь оставлял неплохие шансы. Томас Краммлих долго не раздумывал и принял любезное предложение танкиста, за которым прислали из дивизии новенький бронированный вездеход. Пока водитель копался в двигателе, они выпили коньяку из фляжки Краммлиха, наливая коньяк в колпачок. После третьего колпачка, водитель сказал, что можно ехать. В машине было тепло, и Томас Краммлих быстро согрелся.

Они поехали не по дороге, а свернули к морю — так было значительно короче. Здесь вездеход уже знали, очевидно, посты не задержали его ни разу. Краммлиху было хорошо. Он смотрел то на серые волны, то на четкий след, который оставляли на твердом песке гусеницы вездехода. Майор разговаривал с водителем о дивизионных новостях. Справа на поросших соснами и редким кустарником дюнах почти непрерывной линией тянулись мощные укрепления. Железобетон и сталь. Какой колоссальный труд, думал Краммлих, а что с него толку? Пирамида славному генералу Шернеру^[7] …

Гауптман Дитц встретил его сдержанно. Это несколько озадачило Томаса Краммлиха. Впрочем, он тут же сообразил, в чем дело: если ты был принят заместителем Гиммлера, заранее примирись с потерей друзей. С Эрнстом Дитцем он никогда не дружил — они принадлежали к разным кругам, имели несходные темпераменты и привязанности, но вместе они работали уже больше года, и впредь им предстояло работать тоже вместе. Для подозрительности не было ни оснований, ни места, и Томас Краммлих, не мудрствуя лукаво, тут же выложил шефу свои соображения на этот счет. Гауптман выслушал Краммлиха с улыбкой, но если что его и убедило, так это детальное изложение беседы с Шелленбергом, а вовсе не пыл баварца.

Завтракали они вместе. Дитц прихватил с собой в кафе бутылку мартеля — одну из трех привезенных ему в подарок Краммлихом. Мартель оказался настоящим, как до войны, никакая химия, три черта ей в печень, кто ее только придумал. Дитц растрогался и, уже не скрывая зависти, расспрашивал, где Краммлих успел побывать, да кого видел, да что говорят в Берлине.

— Ах, Томас, Томас, — меланхолично говорил он, наливая очередную рюмку, — что бы я только не дал, лишь бы побывать дома, выпить чашечку кофе с муттер, пройтись по Унтер-ден-Линден…

— Вы романтик, Эрни, — смеялся Краммлих. — Но если бы вам пришлось, как мне этой ночью, дважды перелететь линию фронта, вы бы крепко задумались, прежде чем сделали такое заявление.

— Жарко пришлось?

— Вам могу признаться: я решился открыть глаза, только когда мы уже пошли на снижение.

— Ну-ну, Томас. Я-то знаю, что вас никаким чертом не испугаешь. Велика важность — зенитки!.. Уже ради того, чтоб хоть час провести в родном доме, стоит рискнуть довериться доблестным пьянчужкам из люфтваффе.

Они выпили за родной дом — каждый за свой, — спаси их господи от американских и английских бомб. На улице опять шел дождь. Здесь все плохо, даже климат. За две недели октября солнце показалось только однажды, да и то сразу налетело столько «петляковых», что ему и рады не были.

— Кстати, Томас, — встрепенулся гауптман, — вы там случайно не видели старину Рекнагеля? Ну, того длинного. Мы с ним вместе кончали. Ловкач! Я слыхал, он до сих пор отсиживается в Берлине.

— Отсиживается? — с иронией повторил Краммлих и искоса глянул по сторонам. — Забудьте, что вы были с ним знакомы, шеф, — проговорил Краммлих одними губами.

— Неужели?..

— Когда за ним пришли, он…

Краммлих поднес палец к виску.

— Он был уже в постели. Его жену всю залило кровью. Она сошла с ума.

Дитц тупо смотрел на верхнюю пуговицу кителя Краммлиха.

— Я помню ее, — наконец сказал он. — И деток. Их было двое, прелестные мальчики. Старший уже ходил в гимназию… Кто же еще?

— Курта Нордвига помните?

— Как! И Курт?..

— Не выдержал пыток.

— Давайте-ка выпьем, Томас, — сказал Дитц, снова берясь за бутылку. — Знаете, я не думаю, чтобы у гестапо против них были какие-нибудь факты.

— Факты? А кому они нужны теперь! Остается только ждать: повезет — не повезет…

— Вы правы, Томас, — мрачно усмехнулся Дитц. — Знаете, что я сейчас подумал? Очевидно, мне придется отказаться от виста. Мне что-то везет в игре последнее время, и если полковнику надоест ежевечерне расплачиваться со мной наличными, он может вспомнить, что существует еще способ…

— К чему такие крайности, Эрни! — рассмеялся Краммлих. — Навряд ли донос отсюда дойдет сейчас до Берлина: зенитки иногда попадают. Не унывайте, наши до нас не доберутся!

Завтрак закончился в молчании.

Когда они уже шли по улице, Краммлих думал, как странно устроен человек. Вот он вернулся в этот город. Чужой