локоны его были перевязаны коричневым сапожным шнурком. Плюшевые брюки ниспадали, как шлейф.
— Татьяна, кто это?
— Допустим, Женя. Мы занимаемся.
— Чем?
— Допустим, немецким языком. Ты что-нибудь имеешь против?
— Проследи, чтобы он вымыл руки, — сказала Лида.
— Как ты любишь все опошлить! — ненавидящим шепотом выговорила дочь…
Лида позвонила мне в час ночи. Ее голос звучал встревоженно и приглушенно:
— Не разбудила?
— Нет, — говорю, — хуже…
— Ты не один?
— Один. С Мариной…
— Ты можешь разговаривать серьезно?
— Разумеется.
— Нет ли у тебя в поле зрения интересного человека?
— Есть. И он тебе кланяется.
— Перестань. Дело очень серьезное. Мне в четверг передачу сдавать.
— О чем?
— Встреча с интересным человеком. Нет ли у тебя подходящей кандидатуры?
— Лида, — взмолился я, — ты же знаешь мое окружение. Сплошные подонки! Позвони Кленскому, у него тесть — инвалид…
— У меня есть предложение. Давай напишем передачу вместе. Заработаешь рублей пятнадцать.
— Я же не пользуюсь магнитофоном.
— Это я беру на себя. Мне нужен твой…
— Цинизм? — подсказал я.
— Твой профессиональный опыт, — деликатно сформулировала Лида.
— Ладно, — сказал я, чтобы отделаться, — позвоню тебе завтра утром. Вернее — сегодня…
— Только обязательно позвони.
— Я же сказал…
Тут Марина не выдержала. Укусила меня за палец.
— До завтра, — сказал (вернее — крикнул) я и положил трубку…
Лида приоткрыла дверь в комнату мужа, залитую голубоватым светом. Вадим лежал на диване в ботинках. — Могу я наконец поужинать? — спросил он. Заглянула дочь: — Мы уходим. У Тани было хмурое лицо, на котором застыла гримаса вечного противоборства. — Возвращайся поскорее… — Могу я наконец чаю выпить? — спросил Вадим. — Я, между прочим, тоже работаю, — ответила Лида. И потом, не давая разрастаться ссоре: — Как ты думаешь, Меркин — интересный человек?..
Спустился в бар, заказал джина. Вижу, сидит не очень трезвый фотокорреспондент Жбанков. Я помахал ему рукой. Он пересел ко мне с фужером водки. Отломил половину моего бутерброда. — Шел бы ты домой, — говорю, — в конторе полно начальства… Жбанков опрокинул фужер и сказал: — Я, понимаешь, натурально осрамился. Видел мой снимок к Фединому очерку? — Я газет не читаю. — У Феди был очерк в «Молодежке». Вернее, зарисовка. «Трое против шторма». Про водолазов. Как они ищут, понимаешь, затонувший ценный груз. К тому же шторм надвигается. Ну, и мой снимок. Два мужика сидят на бревне. И шланг из воды торчит. То есть ихний подельник на дне шурует. Я, натурально, отснял, пристегнул шестерик и забыл про это дело. Иду как-то в порт, люди смеются. В чем дело, понимаешь? И выясняется такая история. Есть там начальник вспомогательного цеха — Мироненко. Как-то раз вышел из столовой, закурил у третьего причала. То, се. Бросил сигарету. Харкнул, извини за выражение. И начисто выплюнул челюсть. Вставную, естественно. А там у него золота колов на восемьсот с довеском. Он бежит к водолазам: «Мужики, выручайте!» Те с ходу врубились: «После работы найдем». — «В долгу не останусь». — «С тебя по бутылке на рыло». — «Об чем разговор»… Кончили работу, стали шуровать. А тут Федька идет с задания. Видит, такое дело. Чем, мол, занимаетесь? Строку, понимаешь, гонит. А мужикам вроде бы неловко. Хуё моё, отвечают, затонул ценный груз. А Федя без понятия: «Тебя как зовут? Тебя как
Лида приоткрыла дверь в комнату мужа, залитую голубоватым светом. Вадим лежал на диване в ботинках. — Могу я наконец поужинать? — спросил он. Заглянула дочь: — Мы уходим. У Тани было хмурое лицо, на котором застыла гримаса вечного противоборства. — Возвращайся поскорее… — Могу я наконец чаю выпить? — спросил Вадим. — Я, между прочим, тоже работаю, — ответила Лида. И потом, не давая разрастаться ссоре: — Как ты думаешь, Меркин — интересный человек?..
Юбилейный мальчик
Таллинн — город маленький, интимный. Встречаешь на улице знакомого и слышишь: «Привет, а я тебя ищу…» Как будто дело происходит в учрежденческой столовой… Короче, я поразился, узнав, сколько в Таллинне жителей. Было так. Редактор Туронок вызвал меня и говорит: — Есть конструктивная идея. Может получиться эффектный репортаж. Обсудим детали. Только не грубите… — Чего грубить?.. Это бесполезно… — Вы, собственно, уже нагрубили, — помрачнел Туронок, — вы беспрерывно грубите, Довлатов. Вы грубите даже на общих собраниях. Вы не грубите, только когда подолгу отсутствуете… Думаете, я такой уж серый? Одни газеты читаю? Зайдите как-нибудь. Посмотрите, какая у меня библиотека. Есть, между прочим, дореволюционные издания… — Зачем, — спрашиваю, — вызывали? Туронок помолчал. Резко выпрямился, как бы меняя лирическую позицию на деловую. Заговорил уверенно и внятно: — Через неделю — годовщина освобождения Таллинна. Эта дата будет широко отмечаться. На страницах газеты в том числе. Предусмотрены различные аспекты — хозяйственный, культурный, бытовой… Материалы готовят все отделы редакции. Есть задание и для вас. А именно. По данным статистического бюро, в городе около четырехсот тысяч жителей. Цифра эта до некоторой степени условна. Несколько условна и сама черта города. Так вот. Мы посовещались и решили. Четырехсоттысячный житель Таллинна должен родиться в канун юбилея. — Что-то я не совсем понимаю. — Идете в родильный дом. Дожидаетесь первого новорожденного. Записываете параметры. Опрашиваете счастливых родителей. Врача, который принимал роды. Естественно, делаете снимки. Репортаж идет в юбилейный номер. Гонорар (вам, я знаю, это не безразлично) двойной. — С этого бы и начинали. — Меркантилизм — одна из ваших неприятных черт, — сказал Туронок. — Долги, — говорю, — алименты… — Пьете много. — И это бывает. — Короче. Общий смысл таков. Родился счастливый человек. Я бы даже так выразился — человек, обреченный на счастье! Эта глупая фраза так понравилась редактору, что он выкрикнул ее дважды. — Человек, обреченный на счастье! По-моему, неплохо. Может, попробовать в качестве заголовка? «Человек, обреченный на счастье»… — Там видно будет, — говорю. — И запомните, — Туронок встал, кончая разговор, — младенец должен быть публикабельным. — То есть? — То есть полноценным. Ничего ущербного, мрачного. Никаких кесаревых сечений. Никаких матерей-одиночек. Полный комплект родителей. Здоровый, социально полноценный мальчик. — Обязательно — мальчик? — Да, мальчик как-то символичнее. — Генрих Францевич, что касается снимков… Учтите, новорожденные бывают так себе… — Выберите лучшего. Подождите, время есть. — Месяца четыре ждать придется. Раньше он вряд ли на человека будет похож. А кому и пятидесяти лет мало… — Слушайте, — рассердился Туронок, — не занимайтесь демагогией! Вам дано задание. Материал должен быть готов к среде. Вы профессиональный журналист… Зачем мы теряем время?.. И правда, думаю, зачем?..Спустился в бар, заказал джина. Вижу, сидит не очень трезвый фотокорреспондент Жбанков. Я помахал ему рукой. Он пересел ко мне с фужером водки. Отломил половину моего бутерброда. — Шел бы ты домой, — говорю, — в конторе полно начальства… Жбанков опрокинул фужер и сказал: — Я, понимаешь, натурально осрамился. Видел мой снимок к Фединому очерку? — Я газет не читаю. — У Феди был очерк в «Молодежке». Вернее, зарисовка. «Трое против шторма». Про водолазов. Как они ищут, понимаешь, затонувший ценный груз. К тому же шторм надвигается. Ну, и мой снимок. Два мужика сидят на бревне. И шланг из воды торчит. То есть ихний подельник на дне шурует. Я, натурально, отснял, пристегнул шестерик и забыл про это дело. Иду как-то в порт, люди смеются. В чем дело, понимаешь? И выясняется такая история. Есть там начальник вспомогательного цеха — Мироненко. Как-то раз вышел из столовой, закурил у третьего причала. То, се. Бросил сигарету. Харкнул, извини за выражение. И начисто выплюнул челюсть. Вставную, естественно. А там у него золота колов на восемьсот с довеском. Он бежит к водолазам: «Мужики, выручайте!» Те с ходу врубились: «После работы найдем». — «В долгу не останусь». — «С тебя по бутылке на рыло». — «Об чем разговор»… Кончили работу, стали шуровать. А тут Федька идет с задания. Видит, такое дело. Чем, мол, занимаетесь? Строку, понимаешь, гонит. А мужикам вроде бы неловко. Хуё моё, отвечают, затонул ценный груз. А Федя без понятия: «Тебя как зовут? Тебя как