боксер, увертывался от летящей в него жестянки.
Перекидав весь этот металлолом, Мария Ивановна в сердцах захлопнула дверь перед самым Петькиным носом. Соседи разошлись. На площадке остался Петр, который с обалделым видом почесывал себе затылок, да профессор Орликов, спустившийся с третьего этажа. Петр тяжело вздохнул, но тут же принял суровый и гордый вид.
А профессор Орликов нагнулся и начал что-то выискивать в куче весьма полезных вещей, выкинутых на площадку. — Ага, вот, — сказал он и разогнулся, держа в руках паяльник, — не одолжишь на пару дней паяльничек, Петя? Мой перегорел. — Пожалуйста, — довольно мрачно сказал Петр и тяжко задумался, куда же, в самом деле, девать теперь все эти сокровища. Он и сам не заметил, как вслух сказал: — В металлолом, что ли, сдать? — Ни в коем случае, Петя, — серьезно сказал профессор, — ни в коем случае. Этакое богатство… Потом тряхнул своей богатырской гривой и сказал: — Безвыходных положений не бывает. Пошли, юноша. — Куда? — удивленно спросил Петр. — Ко мне, конечно. Поищем временную территорию для… гм… склада. Пошли. — Нет, — быстро сказал Батурин, — к вам — нет. Профессор внимательно посмотрел на Петра. — Так ведь у нас никто не кусается. — А я и не боюсь, — буркнул Батурин. — Тогда пошли. — Нет, — опять быстро сказал Батурин. Профессор Орликов взлохматил свою могучую гриву и присел на ступеньку. В это время жена профессора поднималась по лестнице с продуктовой сумкой. — Венчик, — удивленно сказала она. — Что ты тут делаешь? — А, Лизок, — обрадовался Вениамин Вениаминович, — скажи, пожалуйста, у нас в кладовке найдется немного места? Елизавета Николаевна покачала головой и улыбнулась. — Откуда же, — сказала она, — когда там чуть не дюжина автомобильных колес, задний мост и, как его… карданный вал. А что случилось? — она с любопытством оглядела груду предметов, громоздящихся на площадке. — Да вот, — горестно сказал профессор Орликов, — надо товарища выручать. Из него наверняка знаменитый изобретатель выйдет. Петр Батурин встрепенулся: — А вы откуда знаете? — Судя по неприятностям, которые на тебя свалились. И судя по тому, как ты их переносишь, — ответил профессор. — Вспомни: Рудольфа Дизеля, который изобрел мотор, чуть не довели до сумасшедшего дома, тульский Левша, который блоху подковал, тоже всю жизнь мучился, а великого ученого Джордано Бруно даже на костре сожгли… Петр удивленно уставился на профессора. Елизавета Николаевна смеялась, а профессор, став в позу, продолжал своим могучим басом: — Таких примеров в истории, к сожалению, тьма, но они говорят о том, что великие люди не боялись трудностей. Итак, что мы будем делать, Лизок? Не дадим погибнуть великому самоучке-механику?! — Нет, конечно, — сказала Лизок. — Заводи-ка ты свой драндулет, если заведется, забирайте это бара… эти штуки и поезжайте на реку к дяде Веретею. У него там хороший сарайчик есть. — Ты гений, Лизок! — закричал профессор Орликов. — История тебя не забудет. Итак, я пошел заводить свой драндулет, как непочтительно выразилась моя супруга, а вы, юноша, таскайте пока свои материальные ценности вниз. — А… — начал было Батурин, но профессор не дал ему договорить. — Вопросы потом, — сказал он, — сейчас за дело. И он загрохотал вниз по лестнице. Елизавета Николаевна отправилась домой, а Петр ухватил пару велосипедных колес и, кряхтя, понес их вниз. И только он все перетаскал к подъезду, как, лязгая, громыхая и скрежеща, притащилась старенькая рыженькая профессорская «Победа». Вениамин Вениаминович вылез и, отдуваясь, сказал: — Ну, Иван Кулибин, прошу… …Профессор лихо крутил баранку, Петька сидел рядом с ним, сзади грохотали всякие банки, жестянки и железяки. — Имей в виду, — говорил Вениамин Вениаминович, — за идею нужно бороться. Я вот за эту идею, — он постучал ногой по полу машины, — ох, как долго боролся! И меня, брат мой, тоже долго не понимали и ставили палки в колеса. Вся моя веселая семейка ставила мне палки в колеса. Но я был тверд и настойчив. И вот, — он опять постучал по полу ногой, — собрал. Сам. Можно сказать, из старья. Но вот этими руками! — тут профессор оторвал руки от баранки и поднял их вверх, а машина вильнула в сторону. — Ну-у! — крикнул профессор Орликов, схватившись за руль. — Ну-у! Балуй! Керосинка ржавая! Он помолчал немного, потом, покосившись на Петра, спросил: — А ты чего мастеришь, если не секрет? Тут Петр Батурин несколько замялся. — Придумал я тут одну штуку, — нехотя сказал он. — Ну? — с интересом спросил профессор. — Да нет, это так… — Петр махнул рукой и вздохнул, — мечта. — Так это же прекрасно! — закричал профессор Орликов. — Что может быть прекраснее мечты?! Надо превратить ее в действительность — только и всего. — Да, только и всего, — уныло сказал Петр. — А как? — Это уже другой вопрос, — серьезно сказал профессор. — Давай посоветуемся.
Надо сказать, что профессор Орликов нравился Петру Батурину. Работал профессор как вол. И, несмотря на это, у него хватало времени возиться со своей «Победой», ходить со своим семейством в разные походы и даже петь в хоре Дворца культуры. Он был довольно молодой, толстый, веселый и громогласный, как духовой оркестр. По утрам он вылезал на балкон в застиранных тренировочных брюках и прочищал горло — пел свои любимые песни и разные арии из опер. Из арий он особенно любил «На земле весь род людской…» из оперы «Фауст». Он исполнял ее с большим чувством и таким могучим басом, от которого дребезжала посуда в сервантах соседей. Эту арию он исполнял, когда у него было хорошее настроение. И когда его одолевали разные семейные заботы. Этих забот у него было, как говорят, «вагон и маленькая тележка», так как семейка у него была — ого-го! Ничего себе семейка — целая орава, как говорила уважаемая С. А. Пискарева. В этой семейке были: а) сам профессор Орликов, б) его жена — Елизавета Николаевна, в) три дочки, г) три сына. Причем, старший сын и средняя дочка родились в одно время, средний сын и младшая дочка — тоже были близнецами. Младший сын еще ходил пешком под стол, а старшая дочка уже училась на первом курсе института. Были еще две престарелые тетки, какие-то родственницы не то профессора, не то профессорши — тетя Пуся и тетя Гуся. И тем не менее многочисленное Орликовское семейство было на редкость веселым и неунывающим.
Петр Батурин —
Перекидав весь этот металлолом, Мария Ивановна в сердцах захлопнула дверь перед самым Петькиным носом. Соседи разошлись. На площадке остался Петр, который с обалделым видом почесывал себе затылок, да профессор Орликов, спустившийся с третьего этажа. Петр тяжело вздохнул, но тут же принял суровый и гордый вид.
А профессор Орликов нагнулся и начал что-то выискивать в куче весьма полезных вещей, выкинутых на площадку. — Ага, вот, — сказал он и разогнулся, держа в руках паяльник, — не одолжишь на пару дней паяльничек, Петя? Мой перегорел. — Пожалуйста, — довольно мрачно сказал Петр и тяжко задумался, куда же, в самом деле, девать теперь все эти сокровища. Он и сам не заметил, как вслух сказал: — В металлолом, что ли, сдать? — Ни в коем случае, Петя, — серьезно сказал профессор, — ни в коем случае. Этакое богатство… Потом тряхнул своей богатырской гривой и сказал: — Безвыходных положений не бывает. Пошли, юноша. — Куда? — удивленно спросил Петр. — Ко мне, конечно. Поищем временную территорию для… гм… склада. Пошли. — Нет, — быстро сказал Батурин, — к вам — нет. Профессор внимательно посмотрел на Петра. — Так ведь у нас никто не кусается. — А я и не боюсь, — буркнул Батурин. — Тогда пошли. — Нет, — опять быстро сказал Батурин. Профессор Орликов взлохматил свою могучую гриву и присел на ступеньку. В это время жена профессора поднималась по лестнице с продуктовой сумкой. — Венчик, — удивленно сказала она. — Что ты тут делаешь? — А, Лизок, — обрадовался Вениамин Вениаминович, — скажи, пожалуйста, у нас в кладовке найдется немного места? Елизавета Николаевна покачала головой и улыбнулась. — Откуда же, — сказала она, — когда там чуть не дюжина автомобильных колес, задний мост и, как его… карданный вал. А что случилось? — она с любопытством оглядела груду предметов, громоздящихся на площадке. — Да вот, — горестно сказал профессор Орликов, — надо товарища выручать. Из него наверняка знаменитый изобретатель выйдет. Петр Батурин встрепенулся: — А вы откуда знаете? — Судя по неприятностям, которые на тебя свалились. И судя по тому, как ты их переносишь, — ответил профессор. — Вспомни: Рудольфа Дизеля, который изобрел мотор, чуть не довели до сумасшедшего дома, тульский Левша, который блоху подковал, тоже всю жизнь мучился, а великого ученого Джордано Бруно даже на костре сожгли… Петр удивленно уставился на профессора. Елизавета Николаевна смеялась, а профессор, став в позу, продолжал своим могучим басом: — Таких примеров в истории, к сожалению, тьма, но они говорят о том, что великие люди не боялись трудностей. Итак, что мы будем делать, Лизок? Не дадим погибнуть великому самоучке-механику?! — Нет, конечно, — сказала Лизок. — Заводи-ка ты свой драндулет, если заведется, забирайте это бара… эти штуки и поезжайте на реку к дяде Веретею. У него там хороший сарайчик есть. — Ты гений, Лизок! — закричал профессор Орликов. — История тебя не забудет. Итак, я пошел заводить свой драндулет, как непочтительно выразилась моя супруга, а вы, юноша, таскайте пока свои материальные ценности вниз. — А… — начал было Батурин, но профессор не дал ему договорить. — Вопросы потом, — сказал он, — сейчас за дело. И он загрохотал вниз по лестнице. Елизавета Николаевна отправилась домой, а Петр ухватил пару велосипедных колес и, кряхтя, понес их вниз. И только он все перетаскал к подъезду, как, лязгая, громыхая и скрежеща, притащилась старенькая рыженькая профессорская «Победа». Вениамин Вениаминович вылез и, отдуваясь, сказал: — Ну, Иван Кулибин, прошу… …Профессор лихо крутил баранку, Петька сидел рядом с ним, сзади грохотали всякие банки, жестянки и железяки. — Имей в виду, — говорил Вениамин Вениаминович, — за идею нужно бороться. Я вот за эту идею, — он постучал ногой по полу машины, — ох, как долго боролся! И меня, брат мой, тоже долго не понимали и ставили палки в колеса. Вся моя веселая семейка ставила мне палки в колеса. Но я был тверд и настойчив. И вот, — он опять постучал по полу ногой, — собрал. Сам. Можно сказать, из старья. Но вот этими руками! — тут профессор оторвал руки от баранки и поднял их вверх, а машина вильнула в сторону. — Ну-у! — крикнул профессор Орликов, схватившись за руль. — Ну-у! Балуй! Керосинка ржавая! Он помолчал немного, потом, покосившись на Петра, спросил: — А ты чего мастеришь, если не секрет? Тут Петр Батурин несколько замялся. — Придумал я тут одну штуку, — нехотя сказал он. — Ну? — с интересом спросил профессор. — Да нет, это так… — Петр махнул рукой и вздохнул, — мечта. — Так это же прекрасно! — закричал профессор Орликов. — Что может быть прекраснее мечты?! Надо превратить ее в действительность — только и всего. — Да, только и всего, — уныло сказал Петр. — А как? — Это уже другой вопрос, — серьезно сказал профессор. — Давай посоветуемся.
Надо сказать, что профессор Орликов нравился Петру Батурину. Работал профессор как вол. И, несмотря на это, у него хватало времени возиться со своей «Победой», ходить со своим семейством в разные походы и даже петь в хоре Дворца культуры. Он был довольно молодой, толстый, веселый и громогласный, как духовой оркестр. По утрам он вылезал на балкон в застиранных тренировочных брюках и прочищал горло — пел свои любимые песни и разные арии из опер. Из арий он особенно любил «На земле весь род людской…» из оперы «Фауст». Он исполнял ее с большим чувством и таким могучим басом, от которого дребезжала посуда в сервантах соседей. Эту арию он исполнял, когда у него было хорошее настроение. И когда его одолевали разные семейные заботы. Этих забот у него было, как говорят, «вагон и маленькая тележка», так как семейка у него была — ого-го! Ничего себе семейка — целая орава, как говорила уважаемая С. А. Пискарева. В этой семейке были: а) сам профессор Орликов, б) его жена — Елизавета Николаевна, в) три дочки, г) три сына. Причем, старший сын и средняя дочка родились в одно время, средний сын и младшая дочка — тоже были близнецами. Младший сын еще ходил пешком под стол, а старшая дочка уже училась на первом курсе института. Были еще две престарелые тетки, какие-то родственницы не то профессора, не то профессорши — тетя Пуся и тетя Гуся. И тем не менее многочисленное Орликовское семейство было на редкость веселым и неунывающим.
Петр Батурин —