Анатолий Софронов Сын ^{Драма в двух действиях}

Действующие лица

Алексей Платов.

Евдокия Платова.

Михаил Платов.

Ольга Платова.

Екатерина Шувалова.

Семен Безбородько.

Николай Головоногов.

Андрей Трошин.

Григорий Померанцев.

Степан Камарчук.

Мария Сорокина.

Галя — официантка.

Секретарь Трошина.

Посетители ресторана.

Действие первое

Картина первая

Осенний парк. Входят Катя и Алексей. Они продолжают разговор. Издалека доносится музыка.

Алексей. Странно человек устроен... Волновался, готовился, мечтал о поездке, а теперь, когда нужно уезжать, начинает думать... Ты меня не слушаешь?

Катя. Слушаю.

Алексей. Думать об этих кленах, дорожках, улицах, вспоминать о любимых скамейках... Неужели тебе не хочется поехать?

Катя. Нет. Мне хочется ходить по этим дорожкам, сидеть на любимых скамейках, встречать весну и провожать зиму.

Алексей. Через три года мы вернемся и ничего не узнаем: ни нашего города, ни этого парка. Разве это не интересно?

Катя молчит.

Можно, вероятно, прожить всю жизнь на одном месте, не торопясь, спокойно, размеренно делать свое дело. А можно... Можно увидеть весь мир, всю планету, в один год прожить сто лет.

Катя. Алеша, ты фантазер! Все зависит от человека — можно жить здесь и увидеть гораздо больше.

Алексей. А я хочу знать — как к нам относятся в Африке. Не по газетам знать, а сам, лично...

Катя. Алешенька, милый, почему надо обязательно куда-то уезжать?

Алексей. Ну пойми! У меня какая-то страсть уезжать, возвращаться, опять уезжать. Все видеть, быть за тысячу километров от дома, в другом конце планеты... Африка!.. Что ты знаешь о Кении?

Катя. Это где-то очень далеко. Я не могу знать обо всем, что так далеко.

Алексей. Для меня это сейчас близко. Нет, все-таки скажи, что ты знаешь о Кении?

Катя. Это где-то около экватора.

Алексей. А еще?

Катя. Там пальмы.

Алексей. Еще!

Катя. И, конечно, обезьяны.

Алексей. Еще, еще!

Катя. Тигры!

Алексей. Тигров нет... там львы... жирафы. Кению очень любил Хемингуэй. Он там охотился.

Катя. В снегах Килиманджаро, да?

Алексей. Да! Хемингуэй охотился, а я буду искать нефть.

Катя. Ты будешь искать нефть, а я буду охотиться на антилоп?

Алексей. Почему на антилоп?

Катя. Так делала Мэри, жена Хемингуэя.

Алексей (после молчания).

Катя. Алеша, а вдруг я не способна стать Мэри? Согласись, бывают же не только героические личности.

Алексей. В Сталинграде, где погиб твой отец, шли на смерть не только героические личности.

Катя. Ты все преувеличиваешь. Ну, поедешь, ну, поработаешь... Вернешься обратно, если тебя не съедят эти африканские львы... И все. Разве не так?

Алексей. Не так, Катя, совсем не так. Что мы знаем о счастье? Что такое счастье?

Катя. Вот сейчас мы с тобой в парке. Это счастье.

Алексей. А мы с тобой там — это не счастье? Я хочу успеть сделать в своей жизни как ложно больше, хочу принести людям много радости, счастья. Люди получат свою нефть — это счастье. Счастье для них, там.

Катя. По-моему, мы ошибаемся, когда ищем счастье за синими озерами. Оно здесь, рядом. Умей его только тихо послушать и понять... (Замолчав, смотрит на Алексея.) Алеша, а нельзя без крокодилов?.. Ты будешь постоянно в экспедициях, будешь искать, искать, искать нефть. Для тебя это главное. А я? Для меня, пойми, — моя работа, мои опыты. А что я буду делать там? Ко львам я даже в зоопарке боюсь подходить. А в зоопарке они в клетках. Я не могу ехать, Алеша. Мне там просто нечего будет делать. Ты не Хемингуэй, а я не Мэри.

Алексей. Нет, ты поедешь! Все равно ты поедешь!

Раскаты грома. Дождь. Алексей и Катя бегут на авансцену. Опускается занавес, на котором — высвеченные контуры города. Гремит гром. Шум дождя.

(Привлекая Катю к себе.) Родная моя, ничего я так не хочу сейчас — как быть понятым тобой! Ты подумай, десятки тысяч наших парней сейчас в Африке, в Азии, на Кубе... В джунглях прокладывают дороги, в пустынях, в горах ищут нефть. Ты подумай — такие же парни, как я. Чем я хуже их? Или чем они лучше меня? Ты поедешь, слышишь, поедешь! Я хочу, чтобы ты всегда была рядом со мной. И я не пущу тебя! На всю жизнь не пущу!

Затемнение

Картина вторая

Квартира Платовых. Платова перекладывает в чемодан рубашки Алексея. Жилкин с гитарой, напевает песню.

Жилкин (закончив вторую строфу). Я мешаю вам, Евдокия Васильевна?

Платова. Что вы, Григорий Афанасьевич, я люблю, когда вы поете. Особенно в последний раз в вашем народном театре очень понравилось.

Жилкин. Я волновался тогда так, что у меня и голос потерялся.

Платова. Я привыкла к вашему голосу.

Жилкин. А я к вам... Понимаю — не надо. Для меня и то счастье, что я вижу вас.

Платова. Вы все шутите, Григорий Афанасьевич.

Жилкин. А что же делать одинокому человеку? А вы все Африку изучаете?

Платова. Приходится.

Жилкин. Значит, уезжает Алексей?

Платова. Собирается. Государство там молодое. Помогать ему — наш долг.

Жилкин. Долг-то долг... Только иногда за наше добро про нас же и всякие пакости говорят.

Платова. Ну, не все же так. За добро и нам добром платят.

Жилкин. Согласен. Только я не слышу. А вот тех, что пакости говорят, слышу... Каждый вечер по радио слышу.

Платова. И не противно вам слушать?

Жилкин. Противно, а слушаю. Любопытно.

Платова. А что же это вы до всего такой интерес имеете?

Жилкин. Сверяю, что капиталисты говорят и что другие болтают. Я-то знаю, что у нас делается.

Платова. Действует на вас радио.

Жилкин. На меня никакое радио не действует. Радио само по себе, а я сам по себе. Как говорится, вольный сын эфира.

Платова. Не так давно вы не были вольным сыном эфира.

Жилкин. Как?

Платова. А так. Тогда вы мне что-то не говорили, что слушали «Голос Америки» и Би-Би-Си.

Жилкин. Слушал.

Платова. Их же забивали?

Жилкин. Находил щелочки.

Платова. Вот я вас и поймала.

Жилкин. Нет, я сам с повинной явился. Двоих, видно, из треста берут.

Платова. Двоих?

Жилкин. Нужда, видно, большая на советских геологов. На беседу к товарищу Головоногову еще Сергея Померанцева вызывали.

Платова (настороженно). И тоже в