- старший лейтенант Петрушин. Сбежал! В кабинете хаос побега в кайфе освобождения от лямки. Даже сейф не закрыт. Иду в канцелярию штаба получать личное оружие. Вот он, мой пистолет. "Макаров"!

Дав подержать холодную тяжесть в руке и расписаться в его получении, старшина-секретчик внезапно ловко прячет ПМ в сейф.

Хлоп! И объясняет:

После стрельбы по пьянке майора Зиганщина для устрашения строптивой жены Батя насмерть запретил выдавать оружие офицерам, особенно двухгодичникам.

Вот так номер. Меня ж только что чудом не пристрелили в открытом поле за зоной.

Поворот ключа в сейфе.

Тезаурус: Батя - командир дисциплинарного батальона полковник Охальчук.

Двухгодичник - это я. Выпускник университета. Филолог.

Через два года секретчик снова откроет сейф, достанет мой пистолет, снова даст подержать в руке и попросит расписаться в журнале секретной части о том, что личное оружие я сдал. Таким образом, два года моей военной службы в зоне пройдут безоружно.

В ушах все еще стоит вскрик:

Филолог!

Прокурор областной челябинской военной прокуратуры, советник юстиции какого-то наивысшего класса полковник Парнов срывает с носа очки в золотой оправе и с оторопью глядит на мое гражданское явление на пороге огромного кабинета с ковром во весь пол. Так таращится благоверный еврей на поросенка под хреном.

Они что там все с ума посходили? Палец указывает в потолок. В дисбате нужен юрист. Дознаватель высшей квалификации. Здесь же не меньше одного преступления в неделю!

Во, влип.

Тезаурус: Дознаватель - оперативный следователь по военным преступлениям в боевых частях.

Там - это в штабе Уральского военного округа в Свердловске.

Вижу манящую бордовую книжечку на прокурорском столе.

Читаю украдкой... Ага, это же УК РСФСР.

Разрешите прочесть Уголовный кодекс, товарищ полковник.

Отшатываясь от призрака бестолковщины власти, полковник молча отдает мне свой личный кодекс, где значится фамилия обладателя на титульной странице. Раздел воинских преступлений заложен закладкой из алого бархата и весь усыпан бисерным почерком сносок и дополнений к закону.

Аккуратист!

Только попрошу вас, товарищ лейтенант, грозно подымает голос полковник-юрист, категорически ничего не делать!

Есть ничего не делать! Разрешите идти?

Свободны.

Не могу же объяснить прокурору, что нахожусь под ферулой КГБ и эта ссылка в дисбат - злая месть фрондеру и наглядный жизненный урок студенту-антисоветчику, пусть поймет, сюрреалист хренов, что значит попасть в зону.

Долгие годы я думал именно так, - месть, месть, месть.

Но в последнее время стал склоняться к более рутинному объяснению своего жутковатого назначения. Я, надо сказать, проходил в тот дальний год свидетелем по делу пермской пары правозащитников Воробьев-Веденеев (корешок предстоящего процесса над московской лидерской группой Якира и Красина) и в преддверии скандального столичного суда, за которым охотились все радиостанции мира, за мной нужен был глаз да глаз, то есть прямой контроль КГБ. А обеспечить надежную опеку мог только лишь мой сосед за стенкой в штабе дисциплинарного батальона капитан госбезопасности Самсоньев.

Кстати, прелюбопытный тип, занятный циник и иронист.

Вообще в армии сотрудники ГБ - вот так штука! - оказались элитой, компанией ницшеанцев и гедонистов в духе бессмертного Тримальхиона, пожирателя соловьиных язычков из романа Петрония. Команда софистов, делающих свое дело с чувством самоиронии.

Но, лейтенант, выше голову! Отвернем глаза от прозы личной судьбы в небо чужой жизни.

Босх.

Художник смаковал рожи и увечья.

Он вполне разделял гнев своего современника Генриха Бебеля, который писал о нищих. - Я высмеиваю их, потому что эти нечестные люди используют свои язвы и увечья, как разбойник свой нож, чтобы грабить мольбою простецов и сердобольных. Эти нечестные люди, негодные ни на что доброе, преданные только одной праздности, грабят болячками простых сердцем прихожан и неискушенных крестьян. Часто они сами делают коросты из глины или ковыряют черепком болячки, не давая зажить.

Я высмеиваю их потому, что они при помощи всяких хитростей и уловок употребляют во зло нашу жалость и сострадание.

Я презираю их за то, что никогда не вижу их внутри храма в часы общей молитвы, а только на паперти, где удобно орать и хватать выходящих за руки. Когда эти мнимые бедняки то крикливо, то смиренно, заклиная именем Бога или Святой Девы, именем Валентина, Антония и других святых, выманивают у людей милостыню, я думаю: "Сколь велика доброта и долготерпение Господа и святых у Его престола, раз эти нищие живут за счет тех, кого ничуть не почитают".

А отвратительней всего, как эти попрошайки не озабочены тем, дабы их дети, которых у них часто много, не были нищими. Так что нищий всегда рождает нищего. Вор - вора. Богохульник - святотатца. Палач - палача. Сарацин - сарацина. Человек - человека. И нет конца этому порочному кругу до Страшного Суда, потому как и сам Адам - подаяние Божие подлунному миру.

Бишкиль.

Дезертиры схвачены собаками в поле в этот же день.

Через два часа после моей встречи с погоней.

Псы вышли на след, и охрана спустила собак с поводка. Команда была дана: фас! Держать!

Оба солдатика у стожка соломы были беспробудно пьяны, это только и спасло их от гибели.

Прижав горла мертвецки спящих к земле зубами и прикусив кожу, обученные к захвату овчарки еле-еле дождались бегущих по полям конвоиров, чтобы не перекусить шеи. После чего сцепились между собой в яростной драке, чтобы унять возбуждение.

Автомат с патронами нашли в том же стожке.

Пойманные доставлены на гауптвахту.

К вечеру разразилась гроза, достойная воображения адского Босха или кисти Эль Греко.

Гроза над Толедо, небо в кишках туч, распоротых бритвою света.

Гроза над Бишкилем. Грохот молний и фосфорический блеск кипящих небес превратили окрестности военного городка в берег неизвестного моря, откуда наступает стена блистающей угольной мглы.

Первая ночь.

Мой сосед по двухкомнатной квартире для молодых офицеров дисбата в военгородке, начальник гауптвахты старшина литовец Стонас отнесся к моему появлению с непонятным восторгом и пиететом.

Он восхищенно похлопал ручищей по стопке книжек.

С трепетом крестьянина из хутора под Шяуляем намусолил палец и перелистал пару страниц. Сказал, что никогда не читал книжек.

Его крестьянский норов пленил сверкающий на моем кителе (к вечеру мне выдали форму) наскоро привинченный ромб университета с крупным гербом СССР.

Я впервые в жизни встретил нулевого человека и как-то умилился, испытав к бедолаге нежность филолога, который явно хватанул с