выделал, отнёс портному и заказал штаны для сына. Проволокой сшитые, гвоздями сбитые. Когда обновка была готова, Вершок надел на сына штаны и сказал ему:

— Хоть верхом катайся — не протрутся!

Но недолго радовался бедняга.

На другой же день Аршин воротился домой с прорехой на заду. Хотел незаметно боком в дверь шмыгнуть, да споткнулся о порог и грохнулся во всю избу. От сеней и до задней стенки.

Тут отец, конечно, увидел, что штаны разорваны.

— Кожаные?! Железные?! — закричал он, попытался было схватить за шиворот безобразника, но не дотянулся. — Да ясновельможный Яцкус все наряды от деда унаследовал, сам носил и внукам оставил, так в той одежде они и за море смывались, когда у нас тут панов прижали. А ты телячьей кожи штаны за один день ухлопал!

— Я их не хлопал, я катался… ~ захныкал Аршин, и слезы из глаз, как бобы, посыпались.

— Это на новых-то штанах?!

— Да не на штанах, на точиле! Ребята крутили, а я сидел только.

У отца и руки опустились: ну что ты будешь делать…

— Кожаные!.. Железные!.. — бормотал Кризас, а про себя уже торговал у соседа бычью шкуру. Из которой подмётки кроят.

На этот раз куртку Аршину шорник шил, штаны — скорняк, а шапку тачал сапожник. В воде вымачивал, потом на тыкву, как на колодку, напялив, молотком отбивал, шилом дырки протыкал и смолёной дратвой стягивал.

Можно подумать, не треух мальчонке — покрышку для тракторного колеса готовил.

Не прошло и двух дней, прибегает с улицы Аршин — на нём не шапка, а какой-то ком, соломой набитый. Гнездо воронье.

— На голове он, что ли, ходил? — всплеснула руками мать.

— Ты где шапку измочалил? — не на шутку разозлился отец.

— Это не я, это всё мальчишки, — оправдывался Аршин.

— Они что — на головах ходили в ней?

— Нет, в футбол играли.

— Твоей шапкой?

— Моей… Ещё и листьев сухих в неё набили.

— Конец света… — всхлипнула мать и плюхнулась на лавку. — А ты что делал, когда мальчишки шапку твою пинали?

— Я на воротах стоял, — ответил сын и заплакал в три ручья. Заревел белугой.

Но на сей раз и слезы не спасли Аршина. Отец влез на лавку и схватил неслуха за уши. Отвислые, холодные.

— Сейчас я тебя выдеру! Говорили тебе, не озорничай?! — тряс он Аршина.

— Говорили.

— Ну что теперь с тобой делать? — Отец уже из сил выбился, а сыну хоть бы хны.

— Да ничего, — говорит Аршин. — Я забыл и нарушил своё слово, и ты своё забудь и нарушь…

Но Кризас выполнил обещанное: цепом сына отдубасил и в угол поставил.

— Стой и думай, за что тебя драли! — топнул ногой Вершок и пальцем погрозил Аршину.

Стоял увалень, стоял верзила, пока яму в углу не вытоптал, а потом придумал всё-таки.

— А слона за уши дерут? — спрашивает Кризаса.

— Нет, — отвечает отец.

— Эх жалость, — вздохнул Аршин. — Такие большие уши и зазря пропадают. Ты бы за них обеими руками ухватиться мог.

Умилился, растрогался Вершок, смахнул ладонью непрошеную слезу и выпустил Аршина из угла. Похлёбку есть

КАК ШАРИК ГРОШ АРШИНУ ЗАРАБОТАЛ

Страда была в самом разгаре. Все трудились — стар и млад, кто здоров и кто болен. Даже камни шевелились на колхозных полях. Один Аршин день-деньской на боку валяется, бьёт баклуши. Точь-в-точь ясновельможный пан Яцкус.

Мать усталая с работы пришла, а дома кавардак: горшки закопчены, посуда немытая, под кроватью грибы растут, мох по стенам зеленеет, паутина — как шпагат в углах. Сам чёрт ногу сломит.

Разозлилась Дарата, сунула Аршину тряпку в руки и, плюнув на мужнины увещевания, приказала дармоеду-сыну посуду мыть. Горшки драить…

А сама схватилась за веник и стала пол мести.

— Пан Яцкус даже пяток себе сам не чесал… — завёл было Кризас, но, завидев, как Дарата машет веником у него под носом, приумолк и тоже работу себе нашёл. Трубку чистить.

Пролежавший все бока Аршин с радостью принялся за дело. Засучил рукава, нагрел воды и давай плескаться, как в дождевой луже.

Все окна забрызгал.

— Смотри не упади с тарелкой-то! — предупреждает мать.

— Как же я упаду, если я за неё обеими руками держусь? — недоумевает Аршин.

Не успел он это сказать, как загляделся в окно, нога за ногу заплелась — и грохнулся. Тарелка — трах об пол! И на кусочки.

— Ну что я говорила?! — подбежала к нему Дарата. — Как это тебя угораздило? — а сама даже приподнять Аршина не в силах.

— Да вот так, — вскочил на ноги Аршин и, схватив другую тарелку, снова брякнулся на пол. Тарелка — вдребезги, а сам чуть стену головой не вышиб и вторую гулю набил. Со страусово яйцо, не меньше.

— Хватит, хватит, не показывай больше! — Мать махнула рукой и сама помыла посуду.

А Кризас, посасывая трубку, не замедлил мудрое слово вставить:

— Давно бы так! Разве это мужское дело — посуду мыть? Аршинчик, дай-ка мне уголёк из печки — трубку раскурить. Да, будь добр, выбери который погорячей.

Аршин, смотрит в печку: угли все как на подбор. Огнём горят. Недолго думая выгреб целый совок и поднёс отцу. Что ни говори — мужское дело!

— Куда мне столько? — удивился Кризас.

— Чтоб ты сам погорячее выбрал, — не моргнув глазом, ответил сын и высыпал всё в отцову пригоршню. Ещё ладно, увернуться старик успел, а то бы сын ему не только деревянные башмаки, но и руки сжёг. Долго ли умеючи!

— Разве это ребячье дело — играть с огнём? — отчитывала Кризаса жена.

А на другой день, отправляясь в поле, снова велела Аршину посуду мыть, правда алюминиевую на этот раз.

Кризасов сынок все кастрюли, миски на пол свалил, кипятком обдал, золой посыпал и сам посреди избы улёгся; лёжа матери помогать решил. Чтобы не сверзиться и не перебить посуду. "Ниже пола не упаду", — рассудил он, посвистывая. Собаку подзывая.

Шарик тут как тут, прибегает со двора, видит — жирные тарелки на полу, и давай вылизывать. Любо-дорого поглядеть, как пёс старается. Аршин по шёрстке его поглаживает и посудину за посудиной ему под нос подсовывает, а тот знай языком орудует.

Аршину только блеск рукавом навести осталось. Попотчевал Шарика за верную службу огрызком колбасы, а сам — на боковую. Такой храп стоял, что вся изба ходуном ходила.

Вечером приходят родители с работы и глазам не верят: впервые в жизни дождались от сына помощи. Мать на радостях клёцками работягу ублажала, а щедрый Кризас ему грош отвалил. Не целый, ломаный, ещё лет сто назад от времени позеленевший.

Поужинав, стал Вершок в ночное собираться. Надел тёплые носки, полушубок накинул и просит сына:

— Достань-ка мне, Аршинчик, сапоги с печки. А то мои деревяшки совсем уже прохудились.

— А это мужское дело? — справился Аршин.

— Мужское, мужское, — заверил