молотка докатиться?

— Как угораздило? Что тут мудрёного! Оступился раз, другой, а там и пошло, только держись, — сказал Таутс. — Перво-наперво дочь замуж выдал, за кузнеца Сипельгаса. Ну и деньжат отсыпал за ней порядком. Пришлось из банка прихватить — кузнец в ту пору себе новую избу рубил. Думал я, что лён в цене будет, что за масло порядком выручу, вот годика за два и расплачусь с бачком. После задумал новый скотный двор ставить, да и сыновья тоже… — Таутс потупился, трудно было разматывать путаный клубок мыслей. Чуть погодя он продолжал: — Решили вот с сыновьями дом выстроить по-новому, как о том повсюду на собраниях толкуют, возвести этакий добротный — на веки вечные.

— Кгых, кгых, кгых, — засмеялся Андрес в бороду. — Стало быть, на веки вечные. Кхыг, кхыг! Ну и выстроил?

— Выстроил. Этак долги и набежали: тишком да молчком, без ругани, а платить по долгам приходилось порою на двадцать процентов больше — вот и покрутись. Тут лён в цене упал, потом масло. Что понесёшь банкирам? Напоследок смерть ещё подошла. Аннь умерла, первенца рожавши. И живёт нынче кузнец в доме, что на мои деньги выстроен. За это он хоть бы разок обод на колесо насадил. Жди-пожди. У него за всё плати по таксе — вон что теперь на белом свете творится.

— На белом свете, говоришь? — снова пробурчал бородач как будто по-дружески. — Кхыг, кхыг, кхыг!

— Да, именно так, лийвамааский хозяин. А ты скупишься, ты мне и камня не подашь, чтобы в голову запустить кому следует. А ещё роднёй доводишься. Эх ты!

Большим пальцем Андрес поскрёб рыжую бороду, хоть и не было нужды чесаться.

— Какая ты мне родня — седьмая вода на киселе!

— Коли ты, Лийвамаа, родства нашего стыдишься, дело твоё. Но деньги у тебя есть, — отрезал Таутс. — Небось людям известно, сколько у тебя в банке на книжку положено — сумма изрядная! Ты, говорят в деревне, и на льне сумел разжиться. Я же не грабить тебя пришёл, не так, чтобы взять — и ходу, плакали твои денежки. Нет, я не подведу, до цента расквитаюсь. Только будь ты человеком!

Андрес вытянул нижнюю губу и ловко сплюнул под стол.

— Отдавать деньги нелегко, — назидательно сказал он, — обещать легче. Ежели тебя ссужать, то без верной бумаги — ни за что! Вот так! Давай верную бумагу взамен!

— Бумагу?

Бородач молчал, шевеля губами, словно пытаясь удержать слова, вылетевшие ненароком. Дёрнуло же его сказать, что он может выручить Таутса под надёжное обязательство.

Помолчав, Андрес добавил:

— Неси вексель, Тынис, неси вексель с крепкими подписями.

— Ну, ты, Андрес, совсем вроде ежа, никак тебя не ухватить, пока вверх брюхом не повернёшь. Посуди сам: ну кто за меня распишется, коли мне и наличными в долг не дают.

— В таком случае кончим разговор.

Таутс вздрогнул.

— Твои ли это слова, старина Лийвамаа? — усомнился он, покачав головой. — Не иначе как тебе их твой сын-подлюга втемяшил. Они тебе и в рот не лезут. Ишь как сразу отрезал: кончим разговор! Эх, Андрес!

Таутс покраснел и вскочил со стула. Сколько времени он уламывал родственника, а теперь оказалось, что рыжий бородач только морочит гостя и вовсе не собирается ссужать деньгами. Требовать подписи поручителей сейчас, когда человеку грозит молоток, это всё равно что кричать утопающему: «Эй, плыви-ка к берегу!».

— Я дам тебе гарантию, — вспылил Тынис и хватил по столу, но не кулаком, а ладонью. — Дам, скупердяй, дам, да ещё такую гарантию, о которой ты и не мечтал. Мужик я ещё сильный и расторопный, жена у меня такая же, сыновья — крепыши, ничем не проймёшь. Так вот, мы договор с тобой заключим — чёрным по белому: будем гнуть спину на тебя, пока весь долг не отработаем. Все четверо закабалимся вроде крепостных, а ты только кнутом помахивай.

Он умолк. Искоса поглядывали хуторяне друг на друга. Обоим было не по себе, оба со страхом думали о таком ужасном договоре: самих себя продавать.

— К чему такие речи, Тагаметса, — с упрёком сказал Андрес, — не пристало это мужчинам. Не хочу я тебя закабалять. Этого и закон не позволит. Ты эти шутки висельника брось, Мне и впрямь не ссудить тебя деньгами. Недолог день, я и сам, смотришь… Кхыг, кхыг.

— Андрес, Андрес! Тебе ли жалобиться! Скоро, мол, сам того…

И всё-таки не дал хозяин в долг. Под залог дюжих даровых батраков и то не ссудил.

Багровый от возбуждения Таутс поднялся с места. Дрожащими пальцами он хватался за пуговицы, но пальцы скользили, срывались и не могли застегнуть куртки.

Встал и Андрес. Тем разговор и кончился. У крыльца стояла лошадь, ждала хозяина. Таутс, кряхтя, забрался в телегу и тяжко сел на примятый мешок с сеном.

Утро было мглистое. Телега выехала со двора, в тумане стали тонуть очертания хуторских строений, Вскоре ездок остался один на один с этой серой и зыбкой мглою, отделявшей его от прочего мира. Думы у Таутса были так безотрадны, что он сначала не замечал своего одиночества. Однако время шло, серая холодная пелена тянулась по-прежнему, и ему показалось, точно он едет по узкой полоске земли куда-то далеко в море. Изредка в этой свинцовой беспредельности слышались мужские голоса, хриплые и спокойные, как будто на лодках неторопливо переговаривались между собой рыбаки. Прошло несколько часов, пока узкая полоска земли вокруг Таутса не стала шириться, взор понемногу начал различать крупные недвижные контуры придорожных построек. Воображение превращало их в остовы кораблей, выброшенных на берег.

Оттуда — жутко подумать — петушиный крик.

У старого бескрылого ветряка телега свернула на просёлок. Туман, поднявшись к небу, сбился в живописные кучевые облака. Телегу раскачивало и трясло — путь шёл по болотистой низине среди мелкого ольшаника, и сюда, чтобы укрепить дорогу, набросали строительного мусора. Затем колея взобралась повыше, недолго шла лесом и снова спустилась к болоту, плутая в зарослях. Наконец колёса затарахтели по мостику, перекинутому через канаву. Тут начиналась земля Тагаметса. Близ пастбища, за песчаным откосом, показались хуторские постройки, подле них зазеленел фруктовый сад. С вершины холма Таутсу открылся широкий вид на родной хутор, где с самого утра — он не сомневался в этом — царило беспокойное ожидание. Там, наверно, все глаза проглядели, ожидая возвращения Тыниса: не везёт ли он доброй вести? Да, добрая! Хорошо ещё, что его не проводили насмешками и бранью, как это случалось в других местах, куда он ездил за подписями на вексель или за деньгами в долг. На прошлой неделе один из хозяев, у