непринцессы определяются не тем, что принцесса на самом деле думает и чувствует, а неким ритуалом, призванным обеспечить устойчивое существование двора и, шире, всего человеческого рода. В этом смысле Каролина, венчанная супруга Георга-Августа, получившая от матери редчайшую способность производить новых принцев и принцесс, была Герой, а миссис Брейтвейт — пастушкой, катавшейся по траве с Зевсом. Предполагалось, что Каролина будет время от времени указывать миссис Брейтвейт на её место, а та — кротко сносить унижение. А как же иначе, если внукам Каролины предстоит править Британской империей, а Брейтвейтам — губить себя джином и проигрываться в затхлых лондонских гостиных.

— Я с величайшим удовольствием прочту следующие главы сказки, когда ваше высочество их напишет, — продолжала миссис Брейтвейт. — Здесь часто рассказывают, как через два года после бракосочетания ваше высочество заболели оспой, и его высочество Георг-Август, невзирая на уговоры врачей, сидел у постели молодой супруги и держал её за руки.

— Верно. Георг не отходил от меня до самого моего выздоровления.

— Для меня — как и для всякой женщины, не смеющей мечтать о такой высокой и чистой любви, — это сказка, которую хотелось бы читать и перечитывать, пока страницы не рассыплются в прах, — заметила миссис Брейтвейт.

— Я могу её записать, — отвечала принцесса Каролина, — а могу оставить при себе как сокровенную тайну и не делиться ею с недостойными.

Двумя годами раньше, на придворном рауте, принцесса Каролина услышала, как другая принцесса нехорошо отзывается о Софии. Что именно было сказано, все давно забыли. Помнили только, что Каролина двинула другую принцессу в челюсть, и ту унесли в притворном обмороке.

На самом деле жестокости, которые положено совершать принцессе, были не в характере Каролины. Однако она прекрасно помнила, что не стала малолетней шлюхой в лагере саксонских рудокопов лишь благодаря своему титулу, и не собиралась делать вид, будто древний кодекс поведения принцесс ей не указ.

На колокольне старой церкви через площадь от дома Лейбница опускались гири и разворачивались пружины. Большой кусок металла немилосердно ударял по колоколу; колокол содрогался и стенал. Это значило, что Каролине пора заканчивать ритуальную порку миссис Брейтвейт и ехать в Герренхаузен. Короткая дуэль на реверансах — и принцесса избавилась от общества англичанки без всякого нарушения этикета.

Через несколько минут — заглянув по дороге в несколько детских и классных комнат, чтобы поцеловать на прощание маленьких принцесс и принца, — Каролина уже говорила конюхам, что те всё сделали неправильно. Герр Шварц, старший конюший, возомнил, будто в силу возраста может предсказывать погоду по боли в суставах. Сегодня локоть и поясница хором пообещали дождь, и герр Шварц приказал заложить карету четвернёй. Собственные же чувства убеждали Каролину, что погода отличная и слишком жаркая, чтобы печься в деревянном ящике. Она шутливо попеняла герру Шварцу и велела седлать любимую кобылу. Лошадь вывели, осёдланную раньше, чем принцесса закончила фразу — герр Шварц прекрасно знал вкусы и привычки госпожи. Каролина, подобрав юбки, по барочной приставной лесенке забралась в седло. Через минуту она ехала по улице, даже не удосужившись оглянуться. Она и так знала, что за ней на приличествующем расстоянии следует небольшой эскорт; в противном случае людей, ответственных за снаряжение её эскорта, прогнали бы с позором и взяли на их место других.

Да и не таков был Лейнский дворец, чтобы утончённой особе стоило на него оборачиваться. Сотня шагов, отделяющая его от дома Лейбница, знаменовала архитектурную пропасть. Поскольку доктор делил кров с библиотекой, дом Лейбница был куда большее, чем нужно холостяку. Он представлял собой типичный габсбургский свадебный торт с толстой сахарной глазурью горельефов, изображавших жуткие сцены из Библии. Рядом с ним Лейнский дворец мог не страшиться обвинений в вычурности. На континенте, усеянном более или менее неприличными копиями Версаля, Лейнский дворец берёг своё право на старомодную простоту. Он был зажат между медлительною Лейне, с одной стороны, и обычной ганноверской улицей — с другой, что исключало не только сад, но и мало-мальски приличный двор. Справедливости ради надо отметить, что внутри дворца прятался один неимоверно вычурный зал, называемый «Рыцарским»; его выстроил муж Софии тридцать лет назад, когда Лейбниц вернулся из Италии с вестью, что его род ничуть не ниже Софииного. Однако простой обыватель, проходящий по улице или проплывающий по реке в лодке, никогда бы не вообразил, что за этими стенами скрывается нечто столь пышное и богато изукрашенное. Лейнский дворец состоял из четырёхэтажных флигелей с множеством одинаковых прямоугольных окон, расположенных рядами и столбиками. Каждое утро, когда принцесса Каролина открывала глаза, раздвигала балдахин и смотрела на улицу — как там погода, — ей представали две плоскости окон, убывающих в бесконечной логарифмической прогрессии.

От одного их вида Лейбница бросало в дрожь. То, что на Каролину всего лишь нагоняло скуку, пробуждало в нём жгучий стыд, ибо здесь была и его вина. Доктор вырос после Тридцатилетней войны, когда во многих городах зданий не осталось вовсе — только руины и кое-как собранные из обломков лачуги. Уцелевшие фахверковые дома с их покатыми очертаниями были одинаковые и в то же время разные, как яблоки в корзине. Нынешние здания заключали в себе геометрию — те конкретные представления о геометрии, которые архитекторам вбили в школе. Сто лет назад это были бы параболы, эллипсы, поверхности вращения, эволюты, эвольвенты и параллельные кривые. Сегодня их сменили декартовы координаты, жёсткая прямоугольная сетка, к которой усердные алгебраисты привязали устремлённые ввысь дуги. Заячья игрушка, попавшая к черепахам. Но беспомощное меньшинство христианского мира (думалось Лейбницу), те, кто умеет читать, могут путешествовать и не голодают, имело довольно смутное представление о том, что произошло в натурфилософии; вместо того, чтобы взять на себя труд основательно в ней разобраться, эти люди уцепились за координатную сетку, как за мощи или фетиш Просвещения. Итог — строки и столбцы окон. Лейбниц не мог на них смотреть, потому что более других нёс ответственность за торжество декартовой системы. Он, начавший путь в науку с видения в розовом саду! Потому-то они с Каролиной встречались не в вафельнице Лейнского дворца, а за городской стеной у плавно изгибающейся Лейне или у Софии в саду.

Лейбница в городе не было. Почему, Каролина не знала. Слухи гласили,