цинично смеющимся сыном фабриканта, родит. Младенец обычно бывает мужского пола. Работница, задушив своего ребенка, вместо того чтобы задушить его отца, предстает перед судом. Этот сюжет излюблен в социальных драматургических произведениях. Далее все зависит от поэта. Либо он заставит присяжных осудить жертву-душительницу, либо оправдает ее. Решает тут авторская индивидуальность: то есть отрывал ли поэт в детстве мухам лапки или нет. Если он чувствителен, то освобождает обвиняемую, и она, рыдая, покидает сцену.
А вот еще одна излюбленная тема социальных стихотворений: шахтер рубает уголь, и кусок породы обрушивается на него. Перед тем, как отдать богу душу, он вспоминает о своей жене. Этим стихотворение и заканчивается. В нем ничего не говорится о том, что нужно наконец расквитаться с эксплуататорами пролетариата.
Пролетариат в этих стихах не более чем марионетка в руках поэта, а вместе с тем и в руках капиталистов, о которых поэт пишет.
Пролетариат вздыхает, пролетарии с грустными улыбками бродят по фабрикам.
Грустные улыбки. И грустное повествование.
Рабочие разговаривают о том, как холоден уголь, как он осыпается им на головы и как в это время шахтовладелец наверху, в замке, пирует среди зелени деревьев. Но о том, чтобы рабочим подняться наверх, в эту зелень деревьев, и взять то, что им принадлежит, что отнято у них пирующими, — об этом поэты не поют.
Ждут поэты, а с ними — рабочие и читатели.
Социальная литература должна обращаться к душам тех, кого она воспевает. А она говорит им об одном только ожидании. Вот-вот забрезжит алая заря.
Но выходит второе издание тех же стихотворений и опять:
Колыбельная все время повторяется. Мне это кажется похожим на: «Спи, малютка, спи, глазоньки сомкни. Будет бог с тобою спать, ангел колыбель качать, спи, малютка, спи».
В социальных стихотворениях поэты препоручают на род великой заре и убаюкивают его вместо ангелочком
В социальных стихах много усталости, которая блуждает из строки в строку. Много грез выдумали социальны!' поэты.
Горизонт затянут тучами. Толпы отчаявшихся полегли под нулями. Крики подавлены.
Голодные люди ходят по улицам и скрежещут зубами, но у них не хватает смелости взять кусок хлеба. Почему? Этого не желают поэты. Если бы все люди насытились, такому поэту не о чем было бы писать. По его мнению, слово «пресытившийся» или «насытившийся» не годится в стп хотворение. Впрочем, социальные авторы сами обречены на ту же судьбу, что и народ, о котором они слагают стихи:
Социальные поэты сами не знают, чего они хотят:
Это хоровод, который начинается грустью и вокруг грусти кружится.
Так говорит поэт, который в конце концов сам о себе поет, что он —
Он поет лишь убогие песни, потому что иные песни не подойдут убогой хате.
Поет песни с ритмом болезненным, как тягостная жизнь тех, кому они посвящены.
Сплошные тяготы жизни, сплошные слезы, сплошное хныканье, — и это читается преимущественно рабочими. Такая литература воспитывает из них плаксивых баб, единственное утешение которых — воспоминания, слабая надежда, что когда-нибудь все же настанет какая-то новая заря. А покамест их жены, по собственным словам поэтов, «дают миру новых рабов»…
Когда наконец мы услышим песни без фраз, когда наконец прочтем социальный рассказ без вечного хныканья и увидим на наших сценах настоящую социальную пьесу — пьесу о победоносном восстании, песню мятежа, гимн побеждающего пролетариата, а не смехотворную дребедень вроде социального стихотворения в жалком майском номере социал-демократов — «Сон павшего героя 48-го года о всеобщем избирательном праве…»
Идет рабочий по цехам угрюмыми шагами.
К нам, друг, скорей!
Поговори, засмейся грустно с нами.
Уголь в шахте мы рубали,
Далеко вверху земля, —
Про нее мы вспоминали.
Про ее луга и дали.
Чистый воздух и поля…
Над трубами заводов дым.
Я кровью харкаю.
Но жду я бурю всей душой
И песню жаркую.
Мы ждем и верим: нас разбудит
Багряно-розовый рассвет.
Мы ждем и верим: нас разбудит
Багряно-розовый рассвет.
Усталость в темных улицах блуждает,
Когда в изгибах крыш струится ночь.
Когда злой ветер фонари качает.
Голодным — лишь зубами скрежетать.
Наверняка кому-нибудь сегодня
Труп сына волны вынесут опять.
Сижу я над обрывом, лоб в ладонях,
И на восток гляжу… Во мраке вьются
Зарницы дальние: то малых душ порывы,
То искры взрывов малых революций.
Я хочу только выплакать душу
И сложить тебе песню, народ.
Вам, сынам кратеров черных,
Вам, на севере, в душных могилах труда,—
Вам песнь боли, вам песнь печали.
Загубленная жизнь, души обломок,
Отродье бедняков, отродье нищеты.
