- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (13) »
больно?
Конечно, мне лучше, чем Чоку. К нему ведь никто не приходит.
Мысли о Чоке
Я думал о его родителях. И пришел к выводу, что у паучков они, конечно, где-то есть. Но они исчезли. Чок родился — и всё. Родители ушли. Может, в лес. Может, в дальний угол моей комнаты. Или даже не моей, а бабушкиной. Это как уйти в другое государство. И родители Чока не навещают. Так у них устроено. У него и друзей нет. У меня нет друзей. И ничего. Я не скучаю. По крайней мере про тех троих, которых я знаю, мне и думать неохота. Мэри, то есть Машку, привела от своих друзей Мама. Она была беленькая, как спелый одуванчик, такая же круглоголовая. И всё приплясывала с ноги на ногу: то так станет, то этак. Бабушка даже сострила: — Быть тебе, Маруся, манекенщицей. — А что? — не удивилась круглоголовая красотка. — Они ведь почти актрисы. Вот только бы мне ножки подлиннее. Бабушка рассмеялась, а я уставился на Машкины обыкновенные ноги. Куда же подлиннее? Маша, повертевшись, покрутившись, приблизилась ко мне и сказала, протянув руку: — Давай потанцуем! И я ведь тоже протянул ей руку, дурачок, да Бабушка проговорила вкрадчиво, расставила всё по местам: — Он не может. У него ножки болят. — Ножки? — удивлённо воскликнула Машка. — Так он не может ходить? — Не может, — ответила Бабушка вместо меня. Одуванчик перестал крутиться. Но лишь на одно мгновение — на один вздох. Она о чём-то ведь подумала, и быстро подумала, наверное, решила, что я ей не понадоблюсь. Воскликнула, поднимая глаза к потолку: — Ой! Я забыла! Мне же надо на репетицию. В танцевальный кружок! Хорошо, что среди паучков нет таких Машуток. Так Бабушка её, выпроваживая, назвала.Так как же всё-таки у Чока?
Ну ладно. У него нет родителей. Нет друзей. Он сидит на своей паутине, сотканной как будто по чертежу. Он совершенно замечательный ткач. У него какое-то необыкновенное мастерство. Вот прикажи, например, мне или даже самой бабушке — а она у нас рукодельница! — связать из самых тонких ниточек такую точную паутинку, ничего же не выйдет, как ни старайся! А у Чока вышло! Это — раз. А два — зачем он сделал эту свою сеть? И так ясно — чтобы поймать кого-нибудь. Какую-нибудь мошку, муху, комара, моль. Вообще, что-нибудь живое. Поймать — и съесть. Вернее, высосать соки. Насытиться. Вот. Не скажешь же — пожрать, полопать или даже — покушать. Все эти слова не подходят. А насытиться? Пожалуй, подходит. И для чего — ясно: чтобы жить. Самому не засохнуть от голода. Значит, Чок соткал свою сеть, чтобы кого-нибудь поймать, насытиться и жить дальше, чтобы опять кого-нибудь поймать. И так всю жизнь? Я снова взял увеличительное стекло и опять посмотрел на Чока. Он передвинулся на край своей сети и сидел по-прежнему неподвижно. Я попробовал заглянуть ему в глаза, но он почему-то опустил их. Может, загрустил? Может, услышал мои неприятные мысли? — Не грусти, Чок, — сказал я ему шёпотом. — Ты, по крайней мере, здоров. А я? Я повернулся спиной к паучку и стал думать о себе. Что же я? Что со мной будет? Вот пройдет Ангина, исчезнет, отбежит в сторону. Но никуда не уходил Паралич-Параличевич. Какое же у него нерусское имя! И какой он неотступчивый, в конце-то концов! Что мне делать, если он схватил меня за ноги и держит их изо всех сил! Почему я всю жизнь должен лежать в кровати, так и не научившись ходить? За какие-такие мои провинности и грехи? Их у меня нет! Выходит, я похож на Чока. Что мне надо? Поесть и поспать. Поспать и поесть. Сходить в туалет на папиных сильных руках. На них же вернуться. Послушать Бабушкины сказки, вздохи и странные её фразы на отвлечённые темы. Что дальше?Мой добрый Папа
Иногда Папа приезжал днём. В доме начиналась суета. Вдали, за стенами, кто-то ходил быстрыми шагами. Потом шаги звучали громче. Их было много. Они приближались к моим дверям. Ко мне входил Папа, а с ним доктор, я уже это знал. Мои доктора не приходили в белых халатах. Они были в костюмах с галстуками. И почти всегда седые или лысые. Это сначала. Потом Папа стал привозить молодых врачей. Без всяких галстуков, без пиджаков. В курточках и джинсах. Если бы всех их попросить построиться, взявшись за руки, получилась бы, наверное, целая очередь от моей двери до ворот. А это метров сто. Выходит, и врачей сто, да еще они приходили не одни, а в сопровождении женщин. Наверное, их помощниц или медсестёр. Когда они видели меня, всегда бурно оживлялись отчего-то. Громко говорили. Громко здоровались и несли всякую ерунду — про погоду чаще всего. Если была зима, то про морозы, которые куда-то совсем уж отступили, и на улице слякоть. Если было лето, удивлялись неперестающим дождям. Осень и весну тоже обсуждали, но не очень бурно и убедительно. Я уже сразу знал, в отличие от бедного папы: раз эти его профессора говорят о погоде, ничего хорошего мне не светит. И ему тоже. Когда доктора входили ко мне, я не то чтобы пугался, а настораживался. И закрывался — такой стеклянной, им невидимой, стеной. Я улыбался. Я выполнял их просьбы. Но я думал совершенно не про них. А например, про Чока. И вот в такой момент я однажды, и с большим, конечно, опозданием, сообразил, что Чок хочет есть. А еды нет. Потому что в моей комнате нет комаров и мух. И я прямо при всех сказал бабушке. — Принеси мне муху! — Что? — удивилась она. И я услышал, как все, только что громко говорившие, притихли. — Муху, — повторил я. — Или комара. Проголодался. Я не сказал — он проголодался. Не сказал — Чок проголодался. Сказал просто — проголодался. Такая тут настала тишина! Взрослые стали шептаться. Потом вышли от меня на цыпочках. Но перед этим профессор колол меня иголкой в ноги. И спрашивал с надеждой: — Больно? Больно? А я отвечал ему: — Нет! Нет! И профессор без халата почему-то вздыхал. Вот всегда они так. Колют мои ноги иголками, а мне не больно.Как легко стать сумасшедшим
Когда в тот раз ушла медицинская толпа, настало долгое затишье. Даже Бабушка исчезла. Не слышались её легкие шаги, из-за тапочек похожие на шлепки. И я даже успел вздремнуть. Проснулся оттого, что Папа сел ко мне на кровать. Посмотрел на меня тревожно и спросил: — Каких ты мух просил? Я удивился, подзабыв: — Мух? — Да, мух и комаров. Я вспомнил про Чока и, хотя думал, что тайну о нём надо сохранить, пожалел Папу. Рассказал ему про паучка. И даже показал ему своего молчаливого друга. Для этого Папе пришлось изогнуться знаком вопроса. Вот так,- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (13) »