незваному, просто заплатившему за вход и блуждающему по пустым комнатам.

Она снова вернулась во второй зал и направилась к закрытой двери, которая вела в следующий. Любезный и одновременно смущенный голос заставил ее обернуться: хранитель в униформе — бедняга, в такую-то жару — сообщал ей, что музей в полдень закрывается, однако в полчетвертого снова откроется.

— А много еще осталось? — спросила Диана, в которой вдруг проснулась антипатия к музеям: отяжелели глаза, переевшие впечатлений и отторгающие новые.

— Нет, сеньорита, всего один зал. Да и там — только одна картина, так как художник хотел, чтобы она висела одна. Хотите ее увидеть? Я могу обождать.

Глупо было отказываться, Диана прекрасно это понимала, когда сказала, что не хочет, и они обменялись шутками о ланче, который имеет обыкновение остывать, если опаздываешь. «Нового билета можете не покупать, — сказал ей хранитель, — я вас запомнил». На улице, прожигаемая насквозь отвесно падавшими лучами, она мысленно выругалась: не до такой же степени надо было заинтересоваться гиперреализмом, или чем там еще был этот неведомый художник, надо было взять с разбегу и эту последнюю картину, наверное, лучшую. Но нет, художник выделил ее из остальных, тем самым подчеркнув, что она чем-то отличалась, быть может, была выполнена в другой манере или в другое время, стоило ли разрушать ощущение полноты и непроницаемости, в которое она погружалась. Уж лучше было вообще не входить в этот последний зал, не поддаваться добропорядочной одержимости туристов, убогой страсти досматривать музеи до конца. Вдалеке она увидела кафе и подумала, что пора бы и поесть, она не была голодна, но всегда, когда она путешествовала с Орландо, полдень был для Орландо поворотным моментом, и церемония ланча таинственным образом освящала превращение утра в день — в это мгновение Орландо отказывался продолжать путь, сворачивая в ближайшее кафе. Однако голода она не испытывала, а воспоминания об Орландо приглушались; пойти в противоположном кафе направлении не означало бунта или измены ритуалу. Ничто не мешало вспоминать о чем угодно, отдаться инерции бесцельной прогулки, да и смутным воспоминаниям о том лете, проведенном с Орландо в горах: о пляже, который, пожалуй что колдовским образом, вновь давал о себе знать палящими лучами, прожигавшими спину и затылок; об Орландо на пляже, продуваемом соленым ветром; и о ней самой, плутавшей тем временем по безымянным и безлюдным улочкам, рассеянно глядя на открытые ворота причудливой формы, с тайным умыслом обнажившими дворики, колодцы со свежей водой, глицинии и дремавших на камнях кошек. И вновь ей почудилось, что не она осматривала городок, а он ощупывал ее взглядом, что брусчатка дороги тихо скользила назад, как бы сворачивая в прошлое, что она где-то застыла, а все окружающее проплывало за спину, будь то жизнь или бог знает какой городок. Перед ней была маленькая площадь с двумя убогими скамейками, еще одна улочка, за нею поля и дворики с весьма условными изгородями, бездонное одиночество полудня, безжалостного к теням и к времени. В казавшемся заброшенным дворике не было деревьев, и ничто не мешало вглядеться в широко открытую дверь старого дома. Не решаясь поверить, Диана смутно различила в полумраке ту самую галерею с одной из картин музея, оказавшись при этом как бы по ту сторону картины, вне дома, в то время как прежде она, находясь в доме, смотрела наружу. Если чему и стоило удивляться, так это удивительной легкости, с какой она не колеблясь вступила в дворик и подошла к двери: в конце концов, почему бы и нет, если за билет она заплатила, если некому было ее остановить, когда она пересекала дворик, входила в двойные открытые двери, проходила по галерее, ведущей в первую пустую комнату, в окно которой беспрепятственно проникал золотящийся ярый луч, что, расколовшись о стену, очерчивал контуры голого стола и единственного стула.

Ни удивления, ни страха, ни даже попытки объяснить все чистой случайностью — к чему эти унизительные самооправдания, если вот уже вторая дверь открывается, и Диана оказывается в комнате с высоким камином, и неизбежный стол развернул перед ней свою заботливо выпестованную тень. Диана машинально взглянула на небольшую белую скатерть и три стакана, повторы уже несколько удручали, напористый луч все так же разрезал полумрак. И только дверь в глубине комнаты закрыта и таила в себе что-то новое и неожиданное в веренице неукоснительно оправдывавшихся ожиданий. После недолгого колебания она решила, что дверь была закрытой по той единственной причине, что она не вошла в последний зал музея, и, увидев то, что за нею скрыто, она всего лишь завершит осмотр. В конце концов, во всем есть какой-то тайный расчет, все одновременно слишком непредсказуемо и абсолютно ожидаемо, поэтому бояться или удивляться было так же нелепо, как свистеть или вопрошать, нет ли кого-нибудь в доме.

Закрытость двери, впрочем, оказалась мнимой, она легко поддалась, и за ней все было так же: тот же луч желтого света, разбивающегося о стену, стол, быть может еще более голый, чем предыдущие, его длинное и уродливое отражение, как будто кто-то резко сорвал и бросил на пол черную скатерть, или вот еще на что он похож — на окоченевшее тело на четырех лапах, с которого только что сняли одежды, темнеющие теперь подле него. Достаточно было взглянуть на стены и на окно, чтобы признать все ту же пустующую сцену, впрочем, уже без двери, ведущей в новые помещения дома. Вначале она не заметила стоящего возле стола стула, затем дополнила им картину — столы без стульев или со стульями в различных, но столь похожих одна на другую комнатах. Несколько разочарованная, она подошла к столу, села и закурила, играя кольцами дыма, который пробивался, рисуясь, сквозь столб горизонтального света, как бы наперекор пустоте, царящей во всех комнатах, на всех полотнах; вторя ему, что-то быстро прошелестело за спиной Дианы, будто птичий писк или скрип сухих деревянных панелей; конечно же, незачем замедлять шаг в предыдущей комнате, чтобы разглядеть слабые тени, которые отбрасывали на стену три стакана, стоящие на столе, незачем и ускорять шаг, надо идти, не поддаваясь панике, но и не оглядываясь.

В переулке какой-то парень спросил ее, который час, и Диана подумала, что надо бы поторопиться, если она хочет успеть поесть, однако официант, оказалось, ждал ее под платанами, пригласил и проводил на самое прохладное место. Есть, в сущности, не было никакого смысла, но в мире Дианы почти всегда подчинялись этому обряду, и Орландо утверждал, что уже пора, да и время надо было как-то скоротать. Она заказала какое-то блюдо и белого вина, ожидание было довольно