заплачет.
— Как это совсем?.. Почему? Зачем? — спрашивал он, не скрывая волнения и понимая, что говорит совсем не то, что нужно.
— Так будет лучше... Прошу вас, помогите...
— Вы откуда звоните?
— Из автомата... Здесь, в зале ожидания...
— Хорошо, я вам помогу! Подождите! — решительно сказал он и положил трубку.
Возле вокзала сновали люди. Вечерело. От асфальта поднимался морозный дымок. — Я недолго, — бросил на ходу Сергей Сергеевич шоферу и почти вбежал в помещение вокзала. У билетных касс очереди. Шумно. Навстречу ему шел парень: высокий, чубатый, глаза голубые. Вежливо поздоровался и спросил: — Вы меня не помните? — Нет, — ответил Григоренко и подумал: «Как бы не помешал встретиться с Оксаной». — Когда-то я работал у вас бурильщиком вместе с Сажей. Но вы нас уволили. Помните? Григоренко пожал плечами. — Хочу попросить у вас прощения... Это я вам кашу в кепку положил. Теперь совесть мучит: для чего такую пакость хорошему человеку сделал? Григоренко молчал. — Но это еще не все, — каялся парень.— Один раз я даже на квартире у вас был... Догадываетесь зачем? — Нет. — Ну как же? Разве забыли про канистру со спиртом? Это я вам принес. — Для чего? — А черт меня забери, если я знаю. Приказал главный — я и занес... — Комашко? — Да. Только потом я понял, что через меня вам свинью хотели подложить. — Поздно понял. Хотя — лучше поздно, чем никогда. — Вот и я так думаю. Как увидел вас, сразу и подошел. Если можете — простите меня, дурака! — Так и быть, прощаю, — сказал Григоренко и с интересом посмотрел на чубатого. — Сейчас ты где? — В Комсомольске, на курсах электросварщиков. — А твои дружки? — Разъехались. Роман Сажа на автомобильном работал, да, видать, проворовался. — До сих пор за ум взяться не может? Жаль... Закончишь курсы, возвращайся к нам. Примем... До свидания! — Спасибо! — обрадовался парень. — Обязательно приеду. Желаю вам успеха! Оксану Васильевну Григоренко заметил издалека. Она одиноко стояла у телефона-автомата и смотрела в в окно. Рядом с нею, у ног — два больших чемодана, в руках — черная сумочка. Одета была по-зимнему, — видно, подумала, что в Москве значительно холоднее, чем в Днепровске. Ей удивительно все шло — черная каракулевая шубка с белым воротничком, такая же белая шапочка, из-под которой выбился густой светло-пепельный локон, изящные сапожки подчеркивали стройные линии ног. Он остановился. Их разделяло каких-то десять шагов, но она его не видела. Была такой же, как всегда, сколько он ее знал, — красивой и гордой. Однако лицо было грустное, осунувшееся, будто ее мучит тупая безысходная боль. Григоренко подошел тихо, не сводя с Оксаны Васильевны взгляда. — Добрый вечер... Она вздрогнула от неожиданности, посмотрела на Сергея Сергеевича каким-то погасшим взглядом и сразу же опустила глаза. — Доброго здоровья, Сергей Сергеевич. Я думала, что вы уже и не приедете... Спасибо вам!.. — Оксана Васильевна заторопилась, стараясь все сразу объяснить. — Вот видите, с такими вещами ни в очереди стоять не могу, ни отлучиться. К тому же объявили, что билетов на всех не хватит... А мне обязательно нужно уехать... И во взгляде, и в голосе Оксаны Васильевны чувствовался душевный надлом. Сергей Сергеевич видел: за несколько дней она похудела, как после тяжелой болезни, под глазами залегли тени, даже губы, всегда розовые, свежие, теперь казались серыми, — их давно не касалась губная помада... Ему стало нестерпимо жаль ее. Это он, именно он виноват во всех ее страданиях. Григоренко взял Оксану Васильевну за руку, выше локтя. — А может, не следует вам уезжать? Она удивленно посмотрела на него. Потом, словно доказывая и себе самой и ему, стала опять торопливо объяснять: — Как это не уезжать?!.. Нет, нет, я должна ехать... Иначе нельзя... Для меня знакомые уже и работу подыскали... Хорошую... — Работа не волк... — Не понимаю вас. — Что же тут непонятного, Оксаночка? — Он ласково сжал ей руку. — Я здесь... И без вас я не могу... Понимаете? .. Не могу!.. То, что произошло, — недоразумение. Да, недоразумение, в котором виноват я... Понимаете, я... Простите меня... Оксана Васильевна молчала. Она смотрела на Григоренко широко открытыми глазами, в которых туманились слезы и вместе с тем сверкали искорки надежды... — Правда? — спросила она вдруг еле слышно. — Правда!.. Конечно, правда... Хочешь — я поцелую тебя вот здесь, при всех? Чтобы ты поверила... Сразу и навсегда!.. Оксана Васильевна улыбнулась сквозь слезы, какой-то беззащитной улыбкой ребенка. — Нет, здесь не нужно... Не здесь... Я верю... Как я ждала этой минуты... Любимый мой!.. Иначе и не могло быть, ведь правда?.. Григоренко взял чемоданы, и они вышли на привокзальную площадь. На темно-синем вечернем небе вспыхивали первые яркие звезды.
6
Возле вокзала сновали люди. Вечерело. От асфальта поднимался морозный дымок. — Я недолго, — бросил на ходу Сергей Сергеевич шоферу и почти вбежал в помещение вокзала. У билетных касс очереди. Шумно. Навстречу ему шел парень: высокий, чубатый, глаза голубые. Вежливо поздоровался и спросил: — Вы меня не помните? — Нет, — ответил Григоренко и подумал: «Как бы не помешал встретиться с Оксаной». — Когда-то я работал у вас бурильщиком вместе с Сажей. Но вы нас уволили. Помните? Григоренко пожал плечами. — Хочу попросить у вас прощения... Это я вам кашу в кепку положил. Теперь совесть мучит: для чего такую пакость хорошему человеку сделал? Григоренко молчал. — Но это еще не все, — каялся парень.— Один раз я даже на квартире у вас был... Догадываетесь зачем? — Нет. — Ну как же? Разве забыли про канистру со спиртом? Это я вам принес. — Для чего? — А черт меня забери, если я знаю. Приказал главный — я и занес... — Комашко? — Да. Только потом я понял, что через меня вам свинью хотели подложить. — Поздно понял. Хотя — лучше поздно, чем никогда. — Вот и я так думаю. Как увидел вас, сразу и подошел. Если можете — простите меня, дурака! — Так и быть, прощаю, — сказал Григоренко и с интересом посмотрел на чубатого. — Сейчас ты где? — В Комсомольске, на курсах электросварщиков. — А твои дружки? — Разъехались. Роман Сажа на автомобильном работал, да, видать, проворовался. — До сих пор за ум взяться не может? Жаль... Закончишь курсы, возвращайся к нам. Примем... До свидания! — Спасибо! — обрадовался парень. — Обязательно приеду. Желаю вам успеха! Оксану Васильевну Григоренко заметил издалека. Она одиноко стояла у телефона-автомата и смотрела в в окно. Рядом с нею, у ног — два больших чемодана, в руках — черная сумочка. Одета была по-зимнему, — видно, подумала, что в Москве значительно холоднее, чем в Днепровске. Ей удивительно все шло — черная каракулевая шубка с белым воротничком, такая же белая шапочка, из-под которой выбился густой светло-пепельный локон, изящные сапожки подчеркивали стройные линии ног. Он остановился. Их разделяло каких-то десять шагов, но она его не видела. Была такой же, как всегда, сколько он ее знал, — красивой и гордой. Однако лицо было грустное, осунувшееся, будто ее мучит тупая безысходная боль. Григоренко подошел тихо, не сводя с Оксаны Васильевны взгляда. — Добрый вечер... Она вздрогнула от неожиданности, посмотрела на Сергея Сергеевича каким-то погасшим взглядом и сразу же опустила глаза. — Доброго здоровья, Сергей Сергеевич. Я думала, что вы уже и не приедете... Спасибо вам!.. — Оксана Васильевна заторопилась, стараясь все сразу объяснить. — Вот видите, с такими вещами ни в очереди стоять не могу, ни отлучиться. К тому же объявили, что билетов на всех не хватит... А мне обязательно нужно уехать... И во взгляде, и в голосе Оксаны Васильевны чувствовался душевный надлом. Сергей Сергеевич видел: за несколько дней она похудела, как после тяжелой болезни, под глазами залегли тени, даже губы, всегда розовые, свежие, теперь казались серыми, — их давно не касалась губная помада... Ему стало нестерпимо жаль ее. Это он, именно он виноват во всех ее страданиях. Григоренко взял Оксану Васильевну за руку, выше локтя. — А может, не следует вам уезжать? Она удивленно посмотрела на него. Потом, словно доказывая и себе самой и ему, стала опять торопливо объяснять: — Как это не уезжать?!.. Нет, нет, я должна ехать... Иначе нельзя... Для меня знакомые уже и работу подыскали... Хорошую... — Работа не волк... — Не понимаю вас. — Что же тут непонятного, Оксаночка? — Он ласково сжал ей руку. — Я здесь... И без вас я не могу... Понимаете? .. Не могу!.. То, что произошло, — недоразумение. Да, недоразумение, в котором виноват я... Понимаете, я... Простите меня... Оксана Васильевна молчала. Она смотрела на Григоренко широко открытыми глазами, в которых туманились слезы и вместе с тем сверкали искорки надежды... — Правда? — спросила она вдруг еле слышно. — Правда!.. Конечно, правда... Хочешь — я поцелую тебя вот здесь, при всех? Чтобы ты поверила... Сразу и навсегда!.. Оксана Васильевна улыбнулась сквозь слезы, какой-то беззащитной улыбкой ребенка. — Нет, здесь не нужно... Не здесь... Я верю... Как я ждала этой минуты... Любимый мой!.. Иначе и не могло быть, ведь правда?.. Григоренко взял чемоданы, и они вышли на привокзальную площадь. На темно-синем вечернем небе вспыхивали первые яркие звезды.