обнял жену.
— Я не прочь был бы сделать тебе еще одного ребеночка.
Лена радостно вскрикнула.
Со двора с топотом ввалились дети. Густав поспешно схватил свой кусок черничного пирога. Он чавкал как еж. Но дети так пялились на остаток пирога в его руках, что пришлось его отдать.
Воскресенье. Крестины. Белый налив в саду уже начал желтеть. Зеленела ботва кормовой свеклы. Куры вылетали из курятника, на дворе у Бюднеров царило оживление. Когда петух на воротах возвестил наступление дня крестин, Лена уже громыхала в кухне конфорками, а Густав большими портновскими ножницами подстригал себе усы. Тщательно выдернул лишние волоски из ноздрей. В спальне уже потягивались со сна детишки. На дверях хлева чирикали ласточки. Восемь часов, и первая крестная уже явилась. Это была жена управителя. Лена должна была расставить ей праздничную блузку. Толстуха сняла блузку, и запах ее пота смешался с кухонными ароматами. Густав созерцал рыхлые предплечья чужой женщины. И в нем вспыхнуло желание. Лена заметила его жадный взгляд: — Ты бы лучше за детьми присмотрел, одел бы их. Густав в расшлепанных тряпочных туфлях послушно зашаркал прочь из кухни. В дверях он еще раз обернулся. Ну и руки! Он никак не мог на них наглядеться. Управительша говорила в нос и была такая толстая и грустная. — Да что он там увидит, когда я так сижу. Чуть-чуть больше мяса, чем у вас. Мой муж ничего не имеет против. Она положила свои белые рыхлые руки на кухонный стол. — А не найдется ли у вас чего-нибудь пожевать, я вышла из дому натощак. Лена принесла из кладовки два кусочка сахарного торта. Лицо ее было бледно. Управительша затолкала один кусок до половины в свой широкий рот. — Вам нехорошо, фрау Бюднер? — Это послеродовые боли. Лена выскользнула в сени и тихонько позвала мужа. Густав явился с ворохом детских рубашек. — От торта почти ничего не осталось. — Лену шатало. — Что с тортом? — Его нет. — Кошка! — С ножом? — Ты думаешь, это я? — Густав! — Да никогда в жизни! Дети переругивались, обвиняя друг дружку. Густав швырнул рубашонки на пол. — Ни слова больше, мы и так уж довольно осрамились. Старшие стояли в кладовке, разглядывая остатки сахарного торта. — Все равно уж его на всех не хватит! Решено было — после церковного обряда крещения послать Эльзбет за блинной мукой и сахаром. Детям больше ни крошки торта не давать! Густав хотел испечь для них блинчики. К деревенскому лавочнику посылать за мукой нельзя. Ведь его жена — крестная! Итак, Эльзбет сбегает в Шлейфмюле. После крещения, разумеется, когда будут получены положенные при крещении подарки. В кухне управительша слизывала с тарелки крошки сахарного торта. — Вас тоже голод мучает? Я, кажется, могла бы съесть весь торт. — Чудесная погода, — сказала Лена. Явилась жена учителя. Она шла по жизни с постоянно суровым лицом и всегда поджатыми губами. Ее стручковатый нос оседлало пенсне. Густав проводил ее в прибранную горницу и предложил крыжовенного вина. — Только, пожалуйста, не на пустой желудок. — Суровая дама, похоже, оборонялась. — Я вышла из дому не позавтракав. — Иной раз самое важное и забудешь, — сказал Густав. Явились дети и, надрессированные, поклонились жене учителя, а Эльзбет сделала книксен. Приплелась жена лавочника, тощая женщина. На ее бледном лице была как бы приклеена сладкая улыбочка; хроническая болезнь, которую она нажила в общении с покупателями. Густав и к ней привязался с крыжовенным вином. Лавочница отпила глоток. Вино было кислым, от него драло в горле. Лавочница улыбалась. Но в душе она содрогнулась. Топот в сенях. Прибыла жена крестьянина Шульте. — Крыжовенное вино? Да ты рехнулся, Густав! Жена управителя на кухне яростно чесала свои голые руки. — Люди говорят, она якшается с батраком. Спит с ним в конюшне! В горнице жена учителя наморщила нос. Пенсне поползло на брови. — Вульгарная особа эта Шульте! Лавочница улыбалась. Колокольный звон донесся из-за холма. В долине реки сверкали луга. Скирды отавы на них казались серыми кляксами. Ласточки летали между верхушками деревьев и синевою неба. Лена пеленала младенца. Эльзбет побежала за тортом для управительши. С удовольствием побежала. Жена Шульте схватила узелок с крестинными вещичками и конвертом вытерла себе нос. Как на трубе деревенской колонки, на носу у нее всегда висела готовая вот-вот сорваться капля. Лена принесла четыре букета флоксов для красоты и как знак отличия для восприемниц. Пока все общество находилось в церкви, Густав и Лена сновали по дому как морские свинки. Вернувшихся крестных они встретили у дверей. — Пастор окрестил его Станислаусом. Эльзбет торжествовала. Станислаус кричал, оттого что плохо подоткнули подушечку. Густав разлил вино. — Надо выпить за порогом, старый обычай, за здоровье ребенка! Жена Шульте осушила свой стакан как настоящий мужчина — одним глотком. — Ух ты, как прочищает глотку! — Она крякнула как заправский пьяница. Супруга учителя взяла стакан двумя пальцами и уже заранее передернулась. Шульте дала ей тумака. — Пей, пей, учительша, сразу на сердце потеплеет! Жена учителя пила как привередливая коза. Лавочница пила и улыбалась. Управительша все жаловалась на голод и потягивала вино как телок. Крестные вошли в горницу. Густав опять был тут как тут. — Перед тем как сесть — по стаканчику, старый обычай, чтобы молоко было у матери! — Мне сразу два! — крикнула Шульте. — Две титьки — два стакана! И глоток за глотком выдула кислое вино. Остальные женщины пили неохотно. Лена перепеленала младенца. Густав на кухне сторожил жаркое. Сейчас должно было выясниться, на что расщедрятся крестные. Кухонная дверь распахнулась, и жена Шульте потянула Густава за подтяжку: — А подарить мне крестнику нечего, сосед. Густав взволнованно забегал по кухне. Шульте наблюдала за ним. — Это от вина так тебя подбрасывает! — Далее она сообщила, что вместо подарка он может в этом году трижды взять у Шульте лошадь для полевых работ. Густав сунул в рот кроличью печенку и вместе с нею проглотил свое разочарование. Вторую кроличью печенку цапнула Шульте. — «О Сюзанна, как прекрасна эта жизнь…» — пропела она. Явилась Лена с ворохом пеленок. Густав вытаращил глаза. — Сколько? — Пять марок. — Видно, они деньги по дороге посеяли. Эта полоумная Шульте все время размахивала конвертом. Старших детей послали осмотреть дорогу. Эльзбет юлой вертелась от голода. — Ступай, ступай, а то кто
Воскресенье. Крестины. Белый налив в саду уже начал желтеть. Зеленела ботва кормовой свеклы. Куры вылетали из курятника, на дворе у Бюднеров царило оживление. Когда петух на воротах возвестил наступление дня крестин, Лена уже громыхала в кухне конфорками, а Густав большими портновскими ножницами подстригал себе усы. Тщательно выдернул лишние волоски из ноздрей. В спальне уже потягивались со сна детишки. На дверях хлева чирикали ласточки. Восемь часов, и первая крестная уже явилась. Это была жена управителя. Лена должна была расставить ей праздничную блузку. Толстуха сняла блузку, и запах ее пота смешался с кухонными ароматами. Густав созерцал рыхлые предплечья чужой женщины. И в нем вспыхнуло желание. Лена заметила его жадный взгляд: — Ты бы лучше за детьми присмотрел, одел бы их. Густав в расшлепанных тряпочных туфлях послушно зашаркал прочь из кухни. В дверях он еще раз обернулся. Ну и руки! Он никак не мог на них наглядеться. Управительша говорила в нос и была такая толстая и грустная. — Да что он там увидит, когда я так сижу. Чуть-чуть больше мяса, чем у вас. Мой муж ничего не имеет против. Она положила свои белые рыхлые руки на кухонный стол. — А не найдется ли у вас чего-нибудь пожевать, я вышла из дому натощак. Лена принесла из кладовки два кусочка сахарного торта. Лицо ее было бледно. Управительша затолкала один кусок до половины в свой широкий рот. — Вам нехорошо, фрау Бюднер? — Это послеродовые боли. Лена выскользнула в сени и тихонько позвала мужа. Густав явился с ворохом детских рубашек. — От торта почти ничего не осталось. — Лену шатало. — Что с тортом? — Его нет. — Кошка! — С ножом? — Ты думаешь, это я? — Густав! — Да никогда в жизни! Дети переругивались, обвиняя друг дружку. Густав швырнул рубашонки на пол. — Ни слова больше, мы и так уж довольно осрамились. Старшие стояли в кладовке, разглядывая остатки сахарного торта. — Все равно уж его на всех не хватит! Решено было — после церковного обряда крещения послать Эльзбет за блинной мукой и сахаром. Детям больше ни крошки торта не давать! Густав хотел испечь для них блинчики. К деревенскому лавочнику посылать за мукой нельзя. Ведь его жена — крестная! Итак, Эльзбет сбегает в Шлейфмюле. После крещения, разумеется, когда будут получены положенные при крещении подарки. В кухне управительша слизывала с тарелки крошки сахарного торта. — Вас тоже голод мучает? Я, кажется, могла бы съесть весь торт. — Чудесная погода, — сказала Лена. Явилась жена учителя. Она шла по жизни с постоянно суровым лицом и всегда поджатыми губами. Ее стручковатый нос оседлало пенсне. Густав проводил ее в прибранную горницу и предложил крыжовенного вина. — Только, пожалуйста, не на пустой желудок. — Суровая дама, похоже, оборонялась. — Я вышла из дому не позавтракав. — Иной раз самое важное и забудешь, — сказал Густав. Явились дети и, надрессированные, поклонились жене учителя, а Эльзбет сделала книксен. Приплелась жена лавочника, тощая женщина. На ее бледном лице была как бы приклеена сладкая улыбочка; хроническая болезнь, которую она нажила в общении с покупателями. Густав и к ней привязался с крыжовенным вином. Лавочница отпила глоток. Вино было кислым, от него драло в горле. Лавочница улыбалась. Но в душе она содрогнулась. Топот в сенях. Прибыла жена крестьянина Шульте. — Крыжовенное вино? Да ты рехнулся, Густав! Жена управителя на кухне яростно чесала свои голые руки. — Люди говорят, она якшается с батраком. Спит с ним в конюшне! В горнице жена учителя наморщила нос. Пенсне поползло на брови. — Вульгарная особа эта Шульте! Лавочница улыбалась. Колокольный звон донесся из-за холма. В долине реки сверкали луга. Скирды отавы на них казались серыми кляксами. Ласточки летали между верхушками деревьев и синевою неба. Лена пеленала младенца. Эльзбет побежала за тортом для управительши. С удовольствием побежала. Жена Шульте схватила узелок с крестинными вещичками и конвертом вытерла себе нос. Как на трубе деревенской колонки, на носу у нее всегда висела готовая вот-вот сорваться капля. Лена принесла четыре букета флоксов для красоты и как знак отличия для восприемниц. Пока все общество находилось в церкви, Густав и Лена сновали по дому как морские свинки. Вернувшихся крестных они встретили у дверей. — Пастор окрестил его Станислаусом. Эльзбет торжествовала. Станислаус кричал, оттого что плохо подоткнули подушечку. Густав разлил вино. — Надо выпить за порогом, старый обычай, за здоровье ребенка! Жена Шульте осушила свой стакан как настоящий мужчина — одним глотком. — Ух ты, как прочищает глотку! — Она крякнула как заправский пьяница. Супруга учителя взяла стакан двумя пальцами и уже заранее передернулась. Шульте дала ей тумака. — Пей, пей, учительша, сразу на сердце потеплеет! Жена учителя пила как привередливая коза. Лавочница пила и улыбалась. Управительша все жаловалась на голод и потягивала вино как телок. Крестные вошли в горницу. Густав опять был тут как тут. — Перед тем как сесть — по стаканчику, старый обычай, чтобы молоко было у матери! — Мне сразу два! — крикнула Шульте. — Две титьки — два стакана! И глоток за глотком выдула кислое вино. Остальные женщины пили неохотно. Лена перепеленала младенца. Густав на кухне сторожил жаркое. Сейчас должно было выясниться, на что расщедрятся крестные. Кухонная дверь распахнулась, и жена Шульте потянула Густава за подтяжку: — А подарить мне крестнику нечего, сосед. Густав взволнованно забегал по кухне. Шульте наблюдала за ним. — Это от вина так тебя подбрасывает! — Далее она сообщила, что вместо подарка он может в этом году трижды взять у Шульте лошадь для полевых работ. Густав сунул в рот кроличью печенку и вместе с нею проглотил свое разочарование. Вторую кроличью печенку цапнула Шульте. — «О Сюзанна, как прекрасна эта жизнь…» — пропела она. Явилась Лена с ворохом пеленок. Густав вытаращил глаза. — Сколько? — Пять марок. — Видно, они деньги по дороге посеяли. Эта полоумная Шульте все время размахивала конвертом. Старших детей послали осмотреть дорогу. Эльзбет юлой вертелась от голода. — Ступай, ступай, а то кто