расставались с привычным их цветом, перекрашивая потом в тот же привычный тон, да и ту же ломающуюся мебель подновляли, чинили, а не меняли - пусть даже и могли бы себе это позволить.

Свобода была страшна, как для маленьких детей - дырка отхожего места в сортире на дворе, в сумерках.

Тогда какой-нибудь не обделенный жизнью четырехлетний, присев на край песочницы, глядел постепенно по всем сторонам: сверху шевелились листья, становящиеся все более черными и сырыми, в окнах же высвечивались какие-то головы, коврики, его должно было бы радовать - если прикинуть, - что некоторые окна светятся желтым, а другие каким-то, что ли, красным, притом те, что желтым, - разной желтизны и яркости.

Четырехлетний, поскольку уже давно начал переводить какие-то известные ему в большом количестве вещи в имеющиеся на свете фразы родной речи, пытался совместить, что именно и как должно войти в некоторое количество слов, которые были бы возможны для помещения в них двора, сумерек, окон, становящихся все более жесткими и цветными.

Пришла собака, незнакомая, от этого все стало ясней: пришла собака, незнакомая, с последующей дружелюбностью.

Возле трех жестяных гаражей шатались какие-то тени, рядом с дорожкой от подъезда к выезду со двора лежало полурастрепанное чучело утки, с одной лишь половиной, верхней, клюва. Как бы вращаясь против часовой стрелки, из электрических лампочек в квартирах разматывался свет, расстилаясь по песку и камням двора.

Мне, сидевшему в другом углу двора и по привычке приглядывавшему за посторонним четырехлетним, который, впрочем, ощущал тут себя вполне нормально, показалось вдруг, что одна из теней неестественно отошла в сторону: приглядевшись, я понял, что так и есть, - приоткрылась дверь подъезда, оттуда вышла какая-то дама с невнятной собачонкой - и ушла на улицу. Дверь подвигалась туда-сюда и замерла в примерно прежнем положении.

Человек, к которому я шел, был дома: в окне видно было даже, как у них на кухне происходило что-то вокруг ужина: то ли готовили, то ли уже мыли посуду, могло быть и то и другое, но заходить к нему еще не хотелось.

В окнах что-то размеренно происходило, как бы шло постоянное расщепление аминокислот, обмен веществ или что-то еще такое, отчего в окна просачивался какой-то отработанный запах, очень домашний, примерно уютный, оставляя живущих там без чего-то, что они уже сегодня сделали, принуждая их медленно собираться ложиться: как бы все остывало, но ничего особенно страшного произойти не могло, пусть даже и отключили бы и свет, и воду, и газ. И даже если бы ликвидировали у каждого память, они бы все вышли во двор и все бы вспомнили, наверное. А если бы и не вспомнили, то все равно.

На втором этаже, в желтых окнах с подвешенной на вбитый в стену крюк пластмассовой детской ванной начали кричать на два голоса, попеременке и вместе, ходили по кухне, толкали мебель. Потом крики стали громче, потом один из них прешел в визг, потом все затихло.

Из какого-то бокового окна, выходившего в соседний проулок, посыпалась музыка, предполагавшая, что там пришедшие домой решили, что еще все же слишком рано, чтобы день кончился, но почти тут же сразу приглушили звук, так что день, видимо, все же кончался и для них.

Листья дерева обмякли - кажется, это был клен. Приятель перешел из кухни в комнату, включил настольную лампу и, надо полагать, принялся что-то читать, пришлепывая, учитывая духоту, которая должна была быть у него там, губами. На втором этаже, где кричали, погас свет; чуть позже из подъезда вышел мужчина, закурил и пошел через двор в подворотню, выводившую на соседнюю улицу.

Ну, мокрицы, запах сырых досок сарая в пятнадцати шагах, остывающая жареная рыба на подоконнике в каком-то окне. Во двор вошли подростки, он и она: в темном, только блестели какие-то на них штуки. О чем-то рассмеялись и почти тут же разошлись, помахав друг другу ладошками.

Девушка в квартиру не пошла сразу, а, остановившись на площадке между первым и вторым этажами, облокотилась о подоконник и стала смотреть во двор.

Смотрела, верно, на эту тускло светящуюся гусеницу: что-то вроде светящейся, как молочное стекло, гусеницы, медленно ползущей мимо песочницы, неуклюже перебираясь через редкие упавшие, сбитые вчерашним дождем листья: душа убитой двадцать минут назад во втором этаже уходила туда, в какую-то яму, где отлежится перед тем, как стать кем-то еще.