который уж наверняка соображал, на что идет. Ведь ему было последнее предупреждение!».

Юрка Ширяев… Иван познакомился с ним в первую же ночь в лагере. После долгого суматошного дня (сборы у дворца культуры, наказы родителей, посадка в автобусы, длинная тряская дорога, устройство в палатах, получение постельных принадлежностей, первый ужин, галдеж, бесконечные вопросы, беготня) Иван рухнул в прохладную постель с намерением заснуть побыстрее и отоспаться поосновательней.

Но не тут-то было. Пацаны, выждав минуту-другую и решив, что вожатый спит, начали перешептываться, ворочаться, вставать; палата наполнилась шорохами, придавленным смехом, скрипом кроватных сеток. А он, Иван, лежал тихонько и не знал, что делать. Растерялся. Просто лежал затаившись и по звукам и неясным движениям угадывал, что вытворяют пионеры.

Вот кого-то накормили зубной пастой, кого-то, задремавшего, привязали к кровати ремнями, кому-то разукрашивали карандашом лицо.

— Тш! — предупреждали обиженного, собравшегося возмущаться. — Тш! Разбудишь вожатого, так и знай…

Потом осмелели совсем. Подушки, кеды, булки стали летать из одного конца в другой, захихикал кто-то громко, возня усилилась. А Ивану вспомнился разговор с секретарем заводского комитета комсомола. Кеша нашел Ивана в цехе и знаком попросил выключить пневматическую дрель.

— Слушай, Ваня, друг, — молящим голосом сказал Кеша, когда дрель перестала гудеть, — выручай, горю! — И пожаловался, что второй день носится по заводу, изыскивая кадры для пионерлагеря.

— Да ты что! — удивился Иван. — Какой из меня вожатый?

— Школьников подшефных в поход водил? — Кеша загнул на руке один палец. — Водил. Значит, опыт работы с пионерами имеешь? Имеешь. Общественник? Общественник. Ударник? Ударник. Так неужели с пацанами не справишься?

— Не знаю, не знаю… Да и некогда мне. Поступать я решил в этом году.

— Вот и отлично! — воскликнул Кеша. — Бери с собой учебники. Там ведь рай, не работа! Времени свободного будет навалом, плюс к этому — берег моря, сосновый бор, а воздух, воздух! — Он даже глаза зажмурил, будто представил себя на месте Ивана. — Загоришь, отдохнешь, ну, по рукам, что ли?

«Эх ты, Кеша, Кеша, — думал Иван, слушая и наблюдая тех, с кем, по Кешиному мнению, можно справиться играючи. — Сам-то ты, Кеша, видно, ни разу здесь не бывал. Что вот делать? Заорать? Вежливо попросить? Пригрозить? Или как-то по-хорошему? Дров бы не наломать в самом-то начале…»

А шум, между тем, нарастал. Теперь уже заворочались на ближайших к Ивану кроватях, задвигали ногами, завертелись с боку на бок, будто бессонница охватила всех, будто муравьи в постели поналезли…

И вот тогда-то он вспомнил о своем магнитофоне. Усмехнувшись, протянул руку, осторожненько нащупал крышку, открыл ее, вставил штекер микрофона в гнездо и, улучив удобный момент, надавил на кнопку записи.

— Тише вы, шкеты! — насторожился один из озорников.

— Да можешь не волноваться! Спит он без задних ног! — успокоил другой.

— Бороду задрал…

Взрыв приглушенного смеха.

— Ему счас хоть бороду остриги!

— Ширяй, Ширяй, у тебя е?..

— Шу-шу-шу…

— Ох ты, «Шипочка»! Давай! — и закурили. Три уголька насчитал Иван на кроватях.

«Ну, архаровцы, погодите, — думал он, — я вам завтра устрою…»

— Ширяй, Ширяй, — канючил кто-то, — ну дай, ну че ты жмешься? Я же отдам, у меня «Беломор» в дупле.

Заспорили. Потом запели: «А нам все равно, а нам все равно…»

«Пожалуй, хватит», — решил Иван.

— Я все видел и слышал! — сказал он голосом диктора Левитана. — Довольно! Приказываю спать!

Ш-ш-ш-х! И — тишина. Ни движения, ни звука, только глухое потрескивание магнитофона.

Иван нащупал клавишу, и шорох ленты прекратился. В окнах уже серело, когда сопение мало-помалу заполнило палату.

А после завтрака посадил троих курильщиков в беседку и прокрутил ночную запись…

Не давая опомниться, заговорил, прохаживаясь перед ними:

— И тебе, Ширяев, и всем вам надо немедленно бросить курить. Немедленно. Скажете, нелегко, втянулись? Ерунда! Послушайте, что говорит об этом психиатр Леви. Книжка такая есть, «Охота за мыслью» называется. Так вот, у тебя, Ширяев, норма, скажем, целая пачка в день…

— Ну, не пачка уж, — возразил Юрка.

— …Ты сегодня утром выбрасываешь одну сигарету, одну! Это незаметно. Не все ли равно, двадцать сигарет вытянешь или девятнадцать! Завтра утром ты выбросишь уже две сигареты, послезавтра — три… Понимаете, ребята, наша психика подобна маятнику: чем больше удовольствия мы получаем от чего-то, тем больше неудовольствия испытываем, когда лишаемся этого «чего-то»…

— Так жалко же, Иван Ильич, выбрасывать-то, — сказал Юрка. — Я выброшу, а кто-нибудь подберет. И выкурит.

Дружки Юркины закивали: «Точно! Если бы окурок… Да и то подберут, а уж целую! Охотников много до чужих-то сигарет!»

«Вот ведь какие!» — подумал Иван, чувствуя, что сейчас провалится блестяще задуманная, как ему тогда казалось, лекция о вреде курения.

— А не бросишь, — сказал он, останавливаясь 16 напротив Юрки и глядя прямо в его серые раскосые глаза, — будет рак. Так и знай.

«Рак!» — у Юрки дрогнули ресницы.

«Ага! — обрадовался Иван. — Ну, сейчас я вам, братцы, распишу, что это за штуковина — рак, уж я постараюсь!».

Но не успел. Его позвала Анна Петровна.

— Иван Ильич, в чем дело? — спросила Анна Петровна вполголоса, когда он подошел к ней. — В палате-то у вас? Свинарник — не палата…

Пришлось рассказать ей все.

— И вы им лекцию? — удивилась Анна Петровна.

«Да, на научной основе», — хотел было сказать Иван, но Анна Петровна решительно направилась в беседку. И устроила курильщикам такой разнос, что те закрутили пуговицы, смущенно запереминались с ноги на ногу, вспотели.

— Если еще раз, хотя бы раз что-нибудь натворите, — сказала Анна Петровна. — так и знайте: в лагере вам не быть. И к тебе, Ширяев, это относится в первую очередь. Тебя в прошлом году хотели исключить за курение и хулиганство, пожалели мать. Она с вами замучилась, пусть, мол, хоть летом отдохнет. Но в этом году обещаю тебе… А теперь — вымыть в палате, да как следует. И всю неделю будете мыть. Ясно?

«Тетка решительная», — с уважением подумал тогда Иван.

И все-таки еще несколько раз пытался действовать «на научной основе», да все неудачно. Надо присвоить отряду название, он начинает думать, подходит с одной стороны, с другой, отбрасывает вариант за вариантом, а отряд-то уже назван. По предложению Анны Петровны «Буревестником».

Чтобы выбрать отрядную песню, натащил из пионерской комнаты песенников и углубился в их изучение, а тем временем отряд уже