понять, что написано у него на лице. Что? Облегчение? Благодарность? И вдруг где-то на задворках сознания мелькнула мысль: неужели отвращение?

49

Теперь у меня достаточно времени, чтобы все обдумать.

Семь лет. Если повезет, пять. Есть и другие варианты. Элиху Катц работает младшим помощником кандидата от демократов на выборах губернатора Калифорнии. Его кандидат — темная лошадка, но если он победит, но потом не справится со своими обязанностями и его переизберут, то я смогу надеяться, что в суматохе последних дней губернаторства он подпишет мое прошение об амнистии. Надо признать, планы долгосрочные, но в моем положении надо на что-то надеяться.

Естественно, агенты Уоррен и Дэвис не обрадовались, увидев на вокзале не Сустевича и даже не его людей, а меня. Но они спокойно пережили эту неприятность. Сустевича они так и не поймали. Он просто исчез, бросив дипломат с кучей бриллиантов. Трудно сказать, как сложилась его судьба. Быть может, он неплохо устроился на даче в Подмосковье и теперь читает лекции по экономике. А может, разозленные «акционеры» конкурировавшего с Напье консорциума его убили. Но это вряд ли имеет какое-то значение. Расследование, на которое было потрачено шесть миллионов долларов, завершилось грандиозным успехом — был арестован профессиональный мошенник, занимавшийся преступной деятельностью на рынке ценных бумаг. Все заработанные мной деньги — около двадцати пяти миллионов долларов — были конфискованы и направлены на борьбу с мошенничеством. Эд Напье как-то умудрился избежать внимания со стороны ФБР. Возможно, его не сумели вычислить. Или, быть может, он запасся фишками для последней крупной ставки.

Раз уж речь зашла о фишках казино, стоит сказать, что не так давно Напье все же купил «Трокадеро». Отчасти на те деньги, которые я помог ему заработать. В следующем месяце начнется снос старого здания, а к концу 2000 года на его месте появится казино «Ад», оформленное в стиле одноименной части поэмы Данте. Говорят, работники казино, одетые в красное, будут расхаживать с вилами, а обувь у них будет в форме копытец.

Напье повел себя настолько благородно, насколько вообще можно было от него ожидать. Он прислал мне в тюрьму письмо, где намекнул, что, когда я выйду, он найдет мне работу, если, конечно, я не проболтаюсь о его роли в нашей афере. Он мог и не писать, я все равно не стал бы его закладывать — это против моих правил. С партнерами так не поступают.

Да и когда я выйду, деньги Напье мне не понадобятся. К ужасу родственников мистера Грильо, он изменил завещание за несколько недель до смерти, оставив все свое имущество мне. Арабчик с женой через суд добиваются признания нового завещания недействительным. Они обвиняют меня в том, что я манипулировал пожилым человеком в корыстных целях. Доказательство у них следующее: я помогал ему разбирать счета. Мой адвокат говорит, что, несмотря на положение преступника, осужденного за мошенничество, у меня есть неплохие шансы все же унаследовать дом. Если мне удастся прибрать дом к рукам, я смогу продать его какой-нибудь компании, которая построит бизнес-центр на том самом месте, где юный мистер Грильо некогда веселился с друзьями и попивал коктейли. Если все получится, я могу рассчитывать на пару миллионов долларов.

* * *

Джессика Смит ни разу меня не навестила, ни разу не написала и не позвонила. Едва оказавшись здесь, я отправил ей письмо, но ответа не дождался. Наверное, она зла на меня. За то, что я ее использовал и к тому же не рассказывал всей правды. Но разве я мог иначе? Я до самого конца не мог быть уверенным в том, что это не она пытается меня обмануть.

Я все честно написал Джесс. Мне казалось, она поймет. В конце концов, она профессионал. Ведь недоверие, обман и притворство — это наш хлеб.

Но, как я уже сказал, ответа я не получил. Но я не сдаюсь. Каждый день, когда разносят почту, надежда оживает.

От Тоби тоже ничего не слышно. Я стараюсь относиться к этому философски. Быть может, сыну нужно время, чтобы понять, какие чувства он ко мне испытывает. В свое время главным его чувством явно была ненависть. Иначе зачем бы Тоби стал обманывать собственного отца?

Но со временем его отношение, возможно, изменится. Каждый год, проведенный мною в тюрьме, — это год свободы, который Тоби проживает, как хочет, не обремененный мной и тем, что я делал.

В итоге я прихожу к выводу, что не должен думать о том, как ко мне относится Тоби. Я оказался в тюрьме только потому, что решил искупить свои грехи. И меня не должно беспокоить, знает об этом Тоби или нет.

Ведь правда?

* * *

На днях приходила Селия. В конечном итоге у меня осталась только она. Забавно, вы не находите? Она рассказала, что по-прежнему живет с Карлом, но уже не так в нем уверена и теперь думает, не уйти ли ей от него. Рассказала про Тоби. Он вернулся в Аспен или отправился куда-то еще дальше, на восток страны. Он изредка звонит матери и взахлеб рассказывает об очередной сногсшибательной задумке — о кофейне, где вместе с чашечкой латте вам приносят вопросы викторины, и вы должны ответить на них до ухода; о ночном клубе, где вместо обычного пола будет огромный матрац; о фирме, занимающейся доставкой сигарет и пива на дом.

Я спросил Селию, упоминал ли Тоби хоть раз обо мне. Она на мгновение опустила глаза, подумала и снова взглянула на меня.

— Да, — ответила она. — Тоби тебя любит.

Я знал, что она говорит неправду, но мне все равно было приятно это слышать.

Примечания

1

Ужасно (фр.).

(обратно)