там и курят. О тебе речь.

Гнев Игната Александровича неожиданно обернулся против жены. Неожиданно для него самого, но не для Ольги Сергеевны. Ольга Сергеевна давно привыкла к тому, что, когда муж раздражается, он прежде всего в других ищет виновника всех своих бед и огорчений, — так ему легче. Обращаясь к ней, он называет ее в третьем лице.

— Земля должна дрожать у нее под ногами, а она, видите ли, подходит и вдруг тихохонько сообщает: «Миша покуривать начал». Это все равно что сказать: «Миша сегодня на урок опоздал».

Голос его наконец окреп.

Наташа, занимавшаяся до сих пор каким-то своим делом на кухне, услышав крик отца, вышла встревоженная и стала умоляюще упрашивать родителей:

— Пожалуйста, не ссорьтесь! Пожалуйста, не надо кричать!

— А ты тут при чем? — повернулся к дочери Игнат Александрович. — Тебе-то чего надо? Распустили мальчишку, проворонили, а теперь «не надо кричать». Мало — покуривать начал, он же обманывает отца с матерью…

Накричавшись, выговорившись, Игнат Александрович успокаивается, и перед глазами его встает собственное детство, когда отец оттаскал его самого за первую цигарку махорки. «Если бы меня не стошнило тогда, ничего отец не узнал бы, — вспоминает он. — Правильно сделал, что оттаскал!»

Хорошо, что Ольга Сергеевна умеет молчать. Если бы она не молчала, Игнат Александрович долго не смог бы успокоиться.

— Оттаскать надо стервеца, за уши выдрать! — говорит он уже совсем тихо и как о чем-то совсем обыденном, затем проходит в кабинет и усаживается за письменный стол. — Так выдрать, чтобы на всю жизнь думать забыл о табаке. На всю жизнь!

Ольга Сергеевна молча закрыла за ним дверь, она довольна: ничего страшного, слава богу, не произошло.

За столом Игнат Александрович первым делом берет сигарету, — рука его еще дрожит, — чиркает зажигалку и опять невольно вспоминает о первой своей цигарке. «Значит, отцовская порка все-таки не помогла? Выходит, что не помогла».

После этого Игнат Александрович тяжело вздыхает и комкает в пепельнице едва разгоревшуюся сигарету. Больше он не ищет виновников своей беды.

Но что же делать, что делать?

Отодвинув пепельницу, Игнат Александрович берет телефонную трубку, набирает номер Юрия Семеновича:

— Слушай, Юра, — говорит он уставшим больным голосом. — Что там у тебя есть? Я согласен на все. Помоги мне. Приезжай, пожалуйста, сейчас же!

Юрий Семенович торжественно выложил на стол коробку никобревина.

Небольшая круглая мышиного цвета металлическая коробка вроде тех, в каких продается кинопленка для любительских аппаратов типа «АК-8». В коробке пятьдесят янтарных шариков, желтеньких, как только что вылупившиеся цыплята.

Так вот он никобревин! There is only one nicobrevin. The unique anti-smoking capsule — единственные в своем роде капсулы против курения!

К никобревину приложено объяснение о действии его на организм курильщика и подробнейшая инструкция, как пользоваться капсулами. Первые три вечера надо принимать по три таблетки сразу. Первые три утра так же по три таблетки. В последующие четверо суток — по две таблетки утром и по две таблетки вечером. В дальнейшем — ежедневно по одной таблетке перед сном и лишь в самом конце — с пропуском трех суток.

Тридцатидневный курс лечения должен помочь любому самому отъявленному наркоману избавиться от своей вредной привычки.

Юрий Семенович почему-то приложил к этой печатной инструкции свое расписание, от руки, в котором особо подчеркивалось, что по утрам пастилки никобревина следует принимать натощак. Это уж был его собственный опыт.

— От тебя требуется небольшое усилие воли, — убежденно говорил он, — и то лишь на первые дни. Сиди за столом, работай и не кури.

— Только-то? — горестно улыбнулся Игнат Александрович.

— Да, ничего больше. Не работается — просто сиди за столом и с месяц не пускай в дом никого из курящих. Гони в шею даже друзей, если они курящие. Теперь они тебе не друзья. Понял? Посидишь немного, встань и помаши руками, ляжешь — покрути ногами. И дыши, дыши! Понял? Так скорее из тебя вся мерзость выйдет. Черная дрянь полезет, понял? Ты на меня взгляни, я совсем другим человеком стал! — хвастливо добавил он.

Игнат Александрович иронически посмотрел на своего друга.

— Действительно, сияешь, словно тебя на Государственную премию представили.

Перемены, происшедшие с Юрием Семеновичем за короткое время, и впрямь бросались в глаза. Раньше он был худой, долговязый, с желтоватым лицом, с чуть прищуренными, правда, всевидящими и всепонимающими глазами и отличался необыкновенной нервной подвижностью. Сейчас раздобрел, уже не казался высоким, по комнате ходил неторопливо, солидно и глаза его стали спокойными, сытыми. «Видишь, какой я!» — казалось, кричало все его дородное тело.

— Ты знаешь, что значит победить себя? Я победил себя и горжусь этим! — всерьез заявил он. — Как известно, это самая великая победа, какую может одержать человек!

Игнат Александрович иронизировал недолго, настолько искренне и велико было его собственное желание бросить курить.

Первые три капсулы никобревина он проглотил тут же, в присутствии Юрия Семеновича. При этом Ольга Сергеевна смотрела ему в рот, а когда он, словно причащаясь, пил воду, раздалось журчание и в ее горле.

Весь вечер Игнат Александрович не курил. Более того, ему не хотелось курить. Правда, вечером он не садился за письменный стол, но это потому, что было уже поздно.

Ночь тоже прошла спокойно: курить по ночам он вообще не имел обыкновения.

Утром Игнат Александрович принял согласно инструкции три таблетки никобревина и пришел на кухню завтракать вместе со всеми. Ольга Сергеевна и Наташа поглядывали на него украдкой, они почти дышать перестали, но делали вид, что ничего особенного в их семье не происходит. Миша вовсе не поднимал глаз: предупрежденный матерью, он боялся отца и ждал, что с минуты на минуту разразится гром.

Но завтрак закончился спокойно.

После завтрака Игнат Александрович прошел в кабинет и сел за стол. Курить ему не хотелось, хотя сигареты со стола он не убрал.

Наташа, торопясь в институт, крикнула ему через дверь:

— До свиданья, отец!

Миша прошмыгнул коридором бесшумно и молча.

Игнат Александрович сидел за столом и удивлялся, что ему совсем не хочется курить и что никакого усилия воли от него вовсе не требовалось.

Так прошел день. Прошло два дня. Три. С каждым новым приемом никобревина нарастало ощущение, что он обкурился, обкурился так, словно только что сжег подряд целую пачку сигарет. Ему даже смотреть на них не хотелось.

По вечерам, возвращаясь с занятий, Наташа шепотом спрашивала