как младенца:
— Идите домой! Идите! — выталкивал зевак из корчмы Ешуа. — Без вас… справимся!.. Морта, запрягай гнедую… Семен… сынок!.. Положи козленка и помоги дяде Хаиму перенести к нам с пожарища пожитки..
— Страшно… страшно одному без козленочка, — сказал прыщавый Семен и, бормоча себе под нос не то песню, не то заклинание, поплелся к двери. На пороге он обернулся и, вытаращив печальные, почти безумные глаза на Морту, сказал: — Ты искала ружье… Оно в хлеву… под стрехой… в попону завернуто…
— Симонай!
— Строчите свою шапку… строчите!..
И прыщавый Семен вышел.
Морта закрыла лицо руками и бросилась ему вдогонку.
Но безумие, как и смерть, не догонишь.
Чужак лежал в телеге, прикрытый дерюгой, Морта правила лошадью, а сапожничиха Ципора, ночной сторож Рахмиэл и гаситель свечей Казимерас плелись по проселку, бежавшему быстрей, чем гнедая Ешуа к Мишкине, туда, где во весь горизонт чернел далекий и дремучий лес. — Теперь уж он от нас не уйдет, — причитала Ципора. — Теперь уж он будет вместе с нами… Утром все сядем за верстак, а вечером похлебаем щи и ляжем спать… Когда он спит, он такой нормальный… как вы… как я… как эта лошадь… — Сынок!.. — шептал Рахмиэл. — Арон!.. — Он не Арон, он — Цви, — поправляла старика Ципора. — Олень!.. А я… его олениха… А Гершен, Хацкл и Мордехай — его оленята… Мой олень, мой олень! — сквозь слезы говорила она. Морта до боли сжимала вожжи. Казимерас вздыхал, и от его вздохов солнце затянуло тучами, и разверзлись хляби небесные. Такого дождя не было, кажется, со времен Ноя. — Эй, ты не плачь! — воскликнула Ципора, запрокинув голову. — Ты же такой всемогущий!.. По ком ты, господи, плачешь? По ком?..
Зельда Фрадкина укладывала чемоданы.
Лукерья Пантелеймоновна и Ардальон Игнатьич ставили царскую кадку грибов.
Из дешевой материи шила пеленки праведнику Ошерова вдова — Голда.
Лесоруб Ицик расчищал от леса горизонт.
Рабби Ури смотрел в окно и ждал, когда с базара или из мясной лавки вернется домой муха-Рахель.
На пепелище вокруг своей груды вышагивал рекрут Нафтали Спивак.
Прыщавый Семен в ермолке, приколотой булавкой к волосам, раскачивал на кровати мертвого козленка.
Только дураки носили в ермолках воду на пожар, брели по этапу на каторгу, карабкались по лестнице в небо, умирали за чужие грехи, и возы с мертвыми дураками, землянами и небожителями, тарахтели по проселкам, по дорогам, по всей земле, от моря и до моря, от края и до края, и скрип тележных колес отдавался во Вселенной, как стон и предвестие.
— Баю, баюшки, баю.
Песню козлику спою!..
Чужак лежал в телеге, прикрытый дерюгой, Морта правила лошадью, а сапожничиха Ципора, ночной сторож Рахмиэл и гаситель свечей Казимерас плелись по проселку, бежавшему быстрей, чем гнедая Ешуа к Мишкине, туда, где во весь горизонт чернел далекий и дремучий лес. — Теперь уж он от нас не уйдет, — причитала Ципора. — Теперь уж он будет вместе с нами… Утром все сядем за верстак, а вечером похлебаем щи и ляжем спать… Когда он спит, он такой нормальный… как вы… как я… как эта лошадь… — Сынок!.. — шептал Рахмиэл. — Арон!.. — Он не Арон, он — Цви, — поправляла старика Ципора. — Олень!.. А я… его олениха… А Гершен, Хацкл и Мордехай — его оленята… Мой олень, мой олень! — сквозь слезы говорила она. Морта до боли сжимала вожжи. Казимерас вздыхал, и от его вздохов солнце затянуло тучами, и разверзлись хляби небесные. Такого дождя не было, кажется, со времен Ноя. — Эй, ты не плачь! — воскликнула Ципора, запрокинув голову. — Ты же такой всемогущий!.. По ком ты, господи, плачешь? По ком?..
Зельда Фрадкина укладывала чемоданы.
Лукерья Пантелеймоновна и Ардальон Игнатьич ставили царскую кадку грибов.
Из дешевой материи шила пеленки праведнику Ошерова вдова — Голда.
Лесоруб Ицик расчищал от леса горизонт.
Рабби Ури смотрел в окно и ждал, когда с базара или из мясной лавки вернется домой муха-Рахель.
На пепелище вокруг своей груды вышагивал рекрут Нафтали Спивак.
Прыщавый Семен в ермолке, приколотой булавкой к волосам, раскачивал на кровати мертвого козленка.
Только дураки носили в ермолках воду на пожар, брели по этапу на каторгу, карабкались по лестнице в небо, умирали за чужие грехи, и возы с мертвыми дураками, землянами и небожителями, тарахтели по проселкам, по дорогам, по всей земле, от моря и до моря, от края и до края, и скрип тележных колес отдавался во Вселенной, как стон и предвестие.
XIX
Лупил дождь, и умные сидели дома. — Хрю-хрю! — М-у-у! — И-го-го!1978–1981