эхом надрывный стон второго звонка, они поторопились пройти в зал. Как и
следовало предполагать, зрителей, жидко рассыпанных по партеру, набиралось едва
ли четыре десятка. Даже не взглянув на свои билеты, они заняли глянувшиеся им
места по центру во втором ряду.
- Мне нравится, когда в театре так свободно. Есть чем дышать, - лепетала Она
затаенным шепотом, то и дело поглядывая в бело-синий листок программки. – А
всем вовсе и не обязательно любить сценическое искусство. Что ни говори,
элитарные удовольствия доступны не каждому.
«Что-то не вижу в его глазах особенной заинтересованности. Промахнулась я
с этим театром… - мысленно уже корила Она себя. - А что еще можно было
предложить? Футбольный матч? Бар? Но что бы он тогда обо мне подумал? А что он
думает сейчас? Ведь смотрит же, все время посматривает».
А думал Он о том, что все-таки совершенно напрасно Она опоздала на целых
полчаса, появись пораньше, они еще успели бы заскочить в буфет и хоть чего-нибудь
там перехватить, поскольку на эту встречу Он примчался прямо с работы и очень,
очень рассчитывал на подмогу театрального буфета. «А если еще сейчас начнет в
животе урчать… Вот мило будет. И почему оно там бывает так громко урчит? Но
ладно. Чем-то всегда приходится жертвовать. В конце концов, дом – работа, работа –
дом, надо когда-то и расслабляться».
Полотнища красного плюшевого занавеса на сцене разъехались в
противоположные стороны под хлюпкие аплодисменты малочисленной публики.
Представление началось.
Сцена театра изо всех своих маломощных сил стремилась изобразить
роскошную дачу русских дворян девятнадцатого столетия. Пара кресел, вероятно,
была изготовлена здешним бутафором специально для этого спектакля. Остальные
же изобильные предметы обстановки, все, как один жалкие в своей ненатуральности,
были стасканы сюда, всеконечно, из всех представляемых на этих подмостках
спектаклей: сваренные из гнутых металлических прутьев и окрашенные в белый цвет
«крессеновские» козетки, гробоподобные поставцы-креденцы с множеством
выдвижных ящичков, указывающие на Ломбардию шестнадцатого века, а рядом с
ними вовсе уж современные стулья. Но в этом была не главная беда. На тех стульях
сидели, время от времени пересаживаясь с одного на другой, какие-то странные
люди, и все лопотали, лопотали нездорово аффектированными, жеманными
голосами.
Но Он не слишком следил за сиюминутным ткачеством «элитарного»
художества. Да и Ее светленькую пушистую головку против всякой воли тиранили
мысли совсем об ином предмете. «И все-таки эта, пусть не близкая ему, но все же
достаточно романтическая обстановка нашей первой встречи должна своей
исключительностью всколыхнуть обыденность его сознание, - размышляла Она,
стараясь удерживать взгляд на актерах. – А какой приятный запах от него… Конечно,
сразу после работы он полетел сюда, - в душе вряд ли успел побывать. И очень
хорошо, что так. Офис у него ничего. Интересно вот только, является он
совладельцем этой фирмы, или просто взят на должность? Впрочем, если даже так,
баксов семьсот-восемьсот в месяц он имеет. Нет, все-таки странно, как по разному
пахнут мужики! Бывает и высокий, и красавец, а вот именно запах… и все уже не то.
А этот… Прямо мурашки по всему телу…»
Она невольно оторвала взгляд от сцены, потому что Его рука легла на
подлокотник Ее кресла. Конечно, можно было ничего не заметить, но тогда не
показалась бы Она ему уж слишком доступной, вовсе не ценящей свою
суверенность? Взглянула на Его большую руку с позолоченными светом рампы
рыжими волосками на пальцах, - и теплая волна пробежала по Ее бедрам. Однако
Она постаралась ничем не выдать неожиданного прилива чувств, подарив Его
короткой извиняющей улыбкой.
Руку Он не убрал. Какое-то время Ему удавалось сосредотачивать внимание
на этих чудных людях, ряженых в мятые театральные костюмы, одержимых
совершенно невероятной говорливостью; то Он принимался в который раз изучать
живописный задник, обозначавший березовую рощу, и все-таки взгляд невольно
всякий раз возвращался к Ее милому чуть курносому профилю. Крашеный
театральным светом то в зеленоватые, то в розоватые тона, он смотрелся всякий раз
каким-то новым, но неизменно приманчивым. Казалось, вершащееся на подмостках
действо растворило Ее внимание всецело: невероятно длинные угольные ресницы
изумленно трепетали подчас, блестящие сочные губы чуть искривляла то слабая
улыбка, то – нежная грусть, и вся эта ласка сочувствия жертвовалась не Ему. «Все-
таки, если б сели на галерке, как-то можно было бы… - Его уже начинало щекотать
что-то похожее на ревность. – Хотя, что мы, дети? Театры-кинотеатры… Но грудь у
нее – это что-то! А после театра куда? В ресторан! Жрать хочу (о-о! зачем вспомнил!)
- Не правда ли, Выблая потрясающа! – сладким шепотом прошелестела Она.
- Какая?
- Артистка, главная героиня. Правда же, в этой роли она просто прелесть?
- Ну-у… да. Вот эта бабулька? – простосердечно радовался Он ее вниманию.
- Ой, какой ты… - со сладчайшей напевностью выговорила Она слова
укоризны и в знак наказания легонько шлепнула наманикюренными пальчиками по
Его руке. – Женщине, а тем более актрисе всегда двадцать.
- Нет, конечно… Я имел в виду… - зажигаясь от прикосновения, каким-то
фальшивым голосом горячо зашептал Он в ответ. – Я это… Я думал… думал, роль у
нее такая.
Спектакль продолжался.
Теперь артистов на сцене было двое. Женщине с рыжими буклями на голове,
торжественно восседавшей в одном из кресел, было никак не менее пятидесяти. Она
была облачена в роскошное длинное и широкое