потому, что был против чудес как таковых, если они были надлежаще изучены, удостоверены и утверждены, поскольку чудеса создавали основу, на которую опиралась его вера. Но в прошедшем году он имел дело с братом Нойеном и его чудесной петлей, годом раньше - с братом Смирновым, таинственным способом излечившимся от подагры после того, как коснулся предполагаемой реликвии Лейбовича, а три года назад... Уф-ф! Эти случаи становились слишком частыми и слишком возмутительными, чтобы терпеть их и дальше. Со времени причисления Лейбовича к лику блаженных эти молодые глупцы шныряли вокруг в поисках обломков чудесных реликвий, подобно стае добродушных собак, скребущихся в двери рая, моля об объедках.

Это было вполне понятно, но совершенно невыносимо. Каждый орден жаждет канонизации своего основателя и радуется даже малейшим фактам, служащим этому делу. Но паства аббата слишком обнаглела, и их жажда чудес превращала альбертианский орден Лейбовича в посмешище в Новом Ватикане. Потому аббат решил, что каждый новый вестник чудес испытает на себе их следствия либо в виде кары за импульсивное и бесстыдное легковерие, либо в виде покаяния за дар милости в случае последующей верификации*.

* установление достоверности.

До того как молодой послушник постучал в дверь его кельи, аббат успел привести себя в состояние кровожадного ожидания, скрываемого под маской равнодушия.

- Входи, сын мой, - прошептал он.

- Ты посылал... - Послушник счастливо улыбнулся, увидев на столе аббата знакомую металлическую коробку, - за мной, отец Жуан?

- Да... - Аббат заколебался, потом язвительно добавил: - А может, ты хотел, чтобы с тех пор, как ты прославился, я приходил к тебе?

- О нет, отче! - Брат Френсис покраснел и громко сглотнул слюну.

- Тебе семнадцать лет, и ты законченный идиот.

- Конечно, ты прав, отче.

- Чем ты докажешь свое скандальное утверждение, что готов принять монашеские обеты?

- Я не могу дать никакого доказательства, мой учитель и наставник. Моя грешная гордыня непростительна.

- Уверенность в том, что она велика настолько, что даже непростительна, есть еще большая гордыня! - рявкнул в ответ аббат.

- Да, отче. Воистину я всего лишь ничтожный червь.

Аббат холодно усмехнулся и вернулся к позе настороженного спокойствия.

- И ты готов отречься от бредовых слов об ангеле, который прибыл, дабы показать тебе... - презрительным жестом он указал на металлическую коробку, - ...эту груду мусора?

Брат Френсис проглотил слюну и закрыл глаза.

- Я... боюсь, что не смогу от этого отречься, мой господин.

- Что?

- Я не могу отречься от того, что видел, отче.

- Ты знаешь, что ждет тебя сейчас?

- Да, отче.

- Тогда приготовься.

Послушник вздохнул, подобрал рясу до пояса и наклонился над столом. Почтенный аббат вынул из стола толстую линейку из дерева орешника и отсчитал ему десять звучных ударов по голым ягодицам. После каждого удара послушник добросовестно отвечал "Deo Gratias!"*, благодаря за урок добродетели смирения.

* Хвала Господу.

- А теперь ты возьмешь свои слова обратно? - спросил аббат.

- Не могу, отче.

Аббат повернулся к нослушнику спиной и некоторое время молчал.

- Ну, хорошо, - коротко бросил он. - Иди, но не надейся, что вместе с другими примешь обеты этой весной.

Брат Френсис, рыдая, вернулся в свою келью. Другие послушники вольются в ряды братьев Ордена Лейбовича, тогда как ему придется ждать следующего года - и провести еще один пост среди волков в пустыне, в ожидании зова, который, как он считал, был ему же явно послан.

Спустя несколько недель молодой монах нашел все же некоторое утешение в том, что брат Жуан не всерьез назвал его находку "грудой мусора". Новые археологические находки вызвали большой интерес среди братьев, которые потратили много времени, чистя инструменты и классифицируя их, приводя документы в нормальный вид и пытаясь понять их значение. Среди послушников прошел даже слух, что брат Френсис нашел настоящие реликвии благословенного Лейбовича - особенно в виде схемы, носящей надпись ОР COBBLESTONE, REQ LEIBOWITZ S HARDIN, с несколькими коричневыми капельками, которые могли быть его кровью или же - как заметил аббат - следами от яблочного огрызка. Но сам документ носил дату Лета Господнего 1956 и, значит, принадлежал временам, в которые жил сей почтенный муж, фигуру которого скрывали столько легенд и мифов, что, кроме нескольких фактов, не было известно ничего конкретного.

Рассказывали, что Бог, желая испытать людей, приказал мудрецам той эпохи, и среди них блаженному Лейбовичу, усовершенствовать дьявольское оружие и отдать его в руки тогдашних фараонов. С помощью этого оружия человек за несколько недель уничтожил свою цивилизацию и стер с поверхности Земли большую часть населения мира. После Огненного Потопа пришли эпидемии, безумие и кровавое начало Века Упрощения, когда оставшиеся в живых люди разорвали на куски политиков, техников и ученых и сожгли все архивы, где могла содержаться информация, с помощью которой можно было бы снова поставить мир на грань катастрофы. Ничто не вызывало такой ненависти, как записи и образованные люди. Именно в то время слово "простак" приобрело значение "почтенный гражданин", определявшийся некогда как "серый человек".

Дабы избежать справедливого гнева оставшихся в живых простаков, многие ученые и образованные люди скрывались в единственном святилище, пытавшемся обеспечить им защиту. Святая Церковь приняла их, одела в монашеские рясы и попыталась спрятать от Молоха. Порой это убежище было безопасным, но чаще случалось иначе. Люди нападали на монастыри, жгли архивы и святые книги, хватали и вешали беженцев. Лейбович бежал к цистерцианцам, принял обеты, стал священником и спустя двенадцать лет получил от Апостольской Столицы разрешение основать новый орден под названием "альбертины", от св. Альберта, учителя Фомы Аквинского и покровителя ученых. Новый орден должен был заниматься сохранением любого знания, как светского, так и религиозного, а братья - заучивать на память книги, которые удастся доставить для них со всех концов света. В конце концов Лейбович был опознан простаками как бывший ученый и принял мученическую смерть через повешение, однако основанный им орден сохранился и, когда вновь стало можно безопасно владеть написанными документами, много книг восстановили по памяти. Правда, первенство отдали священным книгам, истории, гуманитарным и общественным наукам, поскольку объем памяти запоминавших был ограничен и лишь немногие братья имели образование, необходимое для понимания точных наук. От огромной сокровищницы человеческого знания осталось только жалкое собрание рукописных книг.

Сейчас, по прошествии