свою благодарность, Линкольнъ написалъ однажды этому актеру любезную маленькую записку, въ которой высказывалъ свое удовольствіе по поводу его игры. Гаккеттъ отвѣтилъ на это присылкой какой-то книги, — быть можетъ, собственнаго сочиненія. Затѣмъ онъ написалъ президенту еще нѣсколько писемъ. Однажды поздно вечеромъ, — случай этотъ совершенно исчезъ изъ моей памяти — я по одному порученію отправился въ Бѣлый Домъ. Проходя въ кабинетъ президента, я съ удивленіемъ замѣтилъ Гаккетта, сидѣвшаго въ пріемной, какъ бы въ ожиданіи аудіенціи. Президентъ спросилъ меня:- "Кто тамъ?" Когда я ему отвѣтилъ, онъ почти печально сказалъ:- "Да, но я не могу его принять, не могу принять; я надѣялся, что онъ уже ушелъ". И затѣмъ онъ прибавилъ: "Этотъ случай вполнѣ убѣждаетъ меня, какъ опасно имѣть друзей или даже знакомыхъ среди людей этой профессіи. Вы знаете, что я высоко цѣню Гаккетта, какъ артиста, и что я написалъ ему объ этомъ. Онъ прислалъ мнѣ вонъ ту книжку, и я былъ увѣренъ, что на этомъ все дѣло и кончилось, Онъ мастеръ своего дѣла, думалось мнѣ, и ни въ чемъ не нуждается. Но такъ какъ мы обмѣнялись парой любезныхъ записокъ, какъ это могли бы сдѣлать двое какихъ угодно лицъ, то у него вдругъ явилось желаніе… И, какъ вы думаете, о чемъ онъ проситъ?" Я не могъ отгадать и Линкольнъ продолжалъ: "Изволите-ли видѣть, онъ хочетъ быть консуломъ въ Лондонѣ… О, небо!"

Въ заключеніе я долженъ присовокупить, что случай съ Вильямомъ Фергусономъ не выдуманъ мною; онъ дѣйствительно имѣлъ мѣсто среди моихъ личныхъ знакомыхъ, я измѣнилъ только подробности, дабы настоящій Вильямъ не могъ узнать себя.

Каждый изъ читателей этого разсказа, въ теченіе нѣсколькихъ сладостныхъ и умилительныхъ часовъ своей жизни, навѣрное игралъ роль героя въ какомъ-нибудь великодушномъ приключеніи. Но мнѣ хотѣлось бы знать, многіе-ли изъ моихъ читателей имѣютъ до сихъ поръ желаніе разсказывать объ этомъ приключеніи и многіе-ли вспоминаютъ объ его послѣдствіяхъ съ удовольствіемъ?

1878