ноготками, а в ее солдатском мешке бережно завернуты в непромокаемую бумагу два платья, взятые из далекой жизни, и чулки, будто сотканные из паутинки.

Впервые он увидел ее в конце сентября. Как-то Зорич привел в общежитие девушку с сержантскими полосками на погонах. Она показалась Нестору очень юной. На гордо поднятой голове уложены венком две тугие русые косы.

— Татьяна Каширина из Ленинграда, — отрекомендовал майор. — Член ВЛКСМ, по профессии филолог. Чего уставился? — засмеялся Александр Пантелеймонович, заметив удивление лейтенанта. — Пути войны неисповедимы, а Татьяну к нам привел немецкий язык. Владеет им, представь, лучше иного гаулейтера. А также и словацким.

В тот же день Нестор имел возможность познакомиться с официальной характеристикой девушки. Особенно запали в память строки о том, что она в совершенстве знает несколько языков и «подающий большие надежды языковед». Ученый. Языковед. Все это не вязалось с сержантскими погонами на узких девичьих плечах.

По военной специальности, как объяснил Зорич, девушка была переводчицей, но майор собирался использовать ее в качестве разведчицы. Она сама просила его об этом, так как имела уже некоторый опыт.

— Вот и будет твоей напарницей, Нестор, — заключил Зорич. — Вопросов нет? Так прошу любить и жаловать.

— Ну, любить не обязательно, а жаловать придется, — улыбнулась девушка.

И она была права — уважать себя заставила с первого дня. Гонору у девчонки — не дай бог, и за словом в карман не полезет. А посмотришь на нее, когда задумается — вспоминает мать, что ли, — и кажется, что эти синие глаза не умеют быть колючими.

Нестор ощутимо чувствует тяжесть, давящую девичьи плечи, и злится на себя, на Таню, на Ниночку Чопорову. Надо было положить в свой мешок часть ее груза, а не выслушивать разглагольствования о женском равноправии. Потом начинает злорадствовать: ничего, филолог, еще вспомнишь обо мне! Ему кажется, что он слышит ее прерывистое дыхание. Но, может быть, это сопит Штефан Такач, идущий за ним? Вдруг раздается крик ночной птицы. Филин? Похоже. «У-а-а...» Да, похоже, что филин. Но, возможно, и другая какая-нибудь птица. Кто его знает, что водится в этих горах. Вануш говорит, что места похожи на Армению, только в его Армении горы и долины красивей. Чуть не поссорился с Такачом. «Видел ты когда-нибудь Арарат? То-то же!» А Нестор подзадоривает: «Арарат — гора знаменитая, партизанской базой Ноя была». — «Вы их не слушайте, Такач, — заступилась тогда Таня, окинув Вануша и Нестора укоризненным взглядом синих глаз. — Таких красивых гор и долин, как у вас в Словакии, я никогда не видела».

«Интересно, — думает Нестор, — как ей нравится эта котловина сейчас, под этим дождиком? Черт, ну и болото, так легко и сапоги оставить в этой топи». Таня скользит, и Нестор бросается вперед. «Чуть не упала...» — говорит он. «Скользко», — отвечает девушка. «Тебе не тяжело?» — «Нет, ничего. А тебе?» — в ее голосе звучит насмешка. Сержант в юбке! «Не легко», — сердито отвечает Нестор. «Бедненький!» — доносится в ответ.

Опять речушка. Говорят, здесь водится форель, вспоминает Нестор. Так Пражма говорит. Каждое лето он ездил ловить форель. Это было до войны. «Прекрасное время было! Вы когда-нибудь ловили форель?» Нет, Нестор не ловил форель, а теперь и подавно не хочет. В Донце форель не водится, хорошо, если щучка на блесну попадет. Нестора вполне устраивает щучка.

Неожиданно в нос ударяет запах, напоминающий, что где-то есть очаг, и огонь в очаге, и тепло, и даже, возможно, обжигающий губы кипяток. Нестор раздувает ноздри. Ей-богу, дым... «Таня, — говорит он и не узнает своего хриплого голоса, — ты чувствуешь? Кажется, дым...» Он слышит, как она втягивает носом воздух. «Ага, дым...» — «Что бы это могло быть?» — спрашивает Нестор. «Точно. Дым», — повторяет Таня.

Впереди мерцает огонек. Тот огонек, на который устремляется усталый путник. Тот огонек, при виде которого начинает учащенно биться сердце. А Зорич при виде огонька настораживается, замедляет шаги: в селении могут быть немцы. Партизаны не заходят в село.

Таня говорит:

— Этот огонек напоминает, мне, что где-то люди спят и им снятся хорошие сны.

А Нестор думает, что этот огонек может гореть у постели больного ребенка или у изголовья умирающего. Но говорит другое:

— Дай мне свой автомат, все же будет легче.

Таня не отвечает, она тяжело переступает кирзовыми сапогами по влажной земле, и Нестор не знает, о чем она думает.

— Эй! — приглушенно кричит Вануш. — Вы куда? Эй!

И Нестор видит, как от цепочки быстро сворачивают, на огонек две фигуры. Они ускоряют шаг, будто боясь погони, и растворяются в темноте. Не выдержали, подлые. И сразу усталость будто рукой сняло. Бешено колотится сердце. И Таня ускоряет шаг.

— Они бежали? Да, Нестор? — слышит он.

— Должно быть, бежали, — говорит Нестор.

— Как же так?! — в ее голосе звучат удивление и недосказанная мысль.

И Нестор отвечает, будто она высказала ее:

— Не стрелять же в них. Сейчас это безрассудно...

Он это говорит, сжимая в руках автомат, и думает о том, какой выдержкой обладает Вануш, если темноту ночи не разрывает в эту минуту автоматная очередь. Кроме всего прочего, дезертиры унесли драгоценный котел рачительного завхоза...

Огонек гаснет, как глаза умирающего. Нестор уже не чувствует запаха дыма. Селение позади. А люди продолжают идти в темноту, в дождь. Только одна опасность им угрожает: остановка.

Но вот партизаны вступают в лес. Он поднимается стеной, и люди вдыхают его запахи, как запахи родного дома. Партизаны идут среди мокрых деревьев час, второй, а может быть, всего десять минут. Наступает безвременье. Они идут по лесу, спотыкаясь о корни.

Жидкий рассвет струится сквозь лапчатые ветви, и майор Зорич объявляет привал. Люди валятся с рюкзаками прямо на землю, и она пружинит под ними, и качается, и убаюкивает, как в детстве мать, когда они доверчиво приникали к ее теплой груди. И утро встречают на ногах только караульные да Алоиз Ковач. Сидя на корточках, он старательно вытирает хлебной корочкой опорожненную банку из-под тушенки.

Подъем. Партизаны разводят костры и сушат одежду. Вануш Сукасьян поворачивает к огню то бок, то спину, то ногу — и весь дымится. Как и Сукасьян, Нестор в состоянии детского восторга. Он скачет у костра то на одной ноге, то на другой. У всех костров видны скачущие, дымящиеся фигуры. Веселенькое зрелище они представляют в эту минуту!

— Нестор, друг, Алоиз спросонья чуть не сжег штаны... — смеется Свидоник.

— А я думаю во сне: ну и горячая же печка, черт подери, аж припекает, — смущенно, рассказывает Алоиз. — Зато раньше всех позавтракал, — утешает он себя.