сделан из груды осенних листьев, он остановился. Маленькая вакханка из терракоты стояла там, хмельная и пляшущая. Пышные волосы, сдерживаемые повязкой, венчали ее лицо, нежное и веселое, с прямым носом и несколько пухлым ртом. Ее гибкое тело извивалось под туникой, скрепленной на боку и обнажавшей ее груди; из-под туники виднелись ноги, длинные и словно нетерпеливо ожидавшие призывного ритма, с которым она сольет свою грациозную пляску и который пальцы ее уже наигрывали на коже тамбурина, увитого виноградными листьями. Г-н Руасси взял в руки статуэтку: маленькая вакханка работы Клодиона^[2] отдаленно напоминала ему его дочь Жюльетту.

— Как, это вы, мой друг! Какой счастливый ветер занес вас к нам?

Г-н де Валантон пожимал руку г-ну Руасси, который чуть было не ответил, что приехал в Париж на похороны, но ощущение мирной роскоши и прочного благосостояния, вызываемое этим местом, пьяная улыбка маленькой вакханки и нежелание углубляться в печальные мысли заставили его произнести небрежно:

— Так, случайно… Небольшое дело…

— Отлично! Вы со мной позавтракаете? А как поживают в Онэ?

Г-н Руасси был удивлен вниманием г-на де Валантона.

— Очень хорошо, дорогой мой!

— Вы не привезли с собой дочь?

— Нет, я собрался быстро, внезапно.

— Вы знаете, что я уже больше года не видел ее! В ноябре месяце, когда вы приезжали, я был в Дофинэ с Бернаром. Он во что бы то ни стало хотел показать мне свои заводы… Это при моей-то нелюбви к путешествиям!.. Итак, Париж не соблазняет мадемуазель Жюльетту? Счастливый вы человек, у вас дочь красавица и умница!

Г-н Руасси скромно согласился.

— Ничего не поделаешь, дорогой мой, мы — деревенские жители. Она обожает Онэ.

— В таком случае она немного «пастушка», как говорили в старину!.. А, вы рассматриваете моего Клодиона? Знаете, он несколько напоминает мадемуазель Жюльетту/.. Лицом, разумеется!

И г-н де Валантон слегка повернул на цоколе очаровательное по тонкости произведение.

— Я купил эту вещицу на днях на выставке у Кальбэ. Она понравилась Бернару, а вы знаете мою слабость к этому большому мальчику. Да, я выискиваю все, что может сделать для него мой дом приятным, что может удержать его около меня, но это не удается мне в той мере, как бы хотелось. Я часто остаюсь один. Вот и сегодня Бернар отсутствует; он вернется в Париж только к ночи… Какая чудесная мысль пришла вам в голову — прийти ко мне позавтракать, дорогой Руасси!

Г-н Руасси в нерешительности разглядывал кончики своих ботинок.

Надевая их сегодня утром, он боялся, как бы они не оказались немного узкими и не жали. Теперь он рассматривал их сверху на своих ногах, которые они немного стесняли. В этой обуви ему придется взбираться по крутой лестнице квартиры Ренодье, оттуда идти до церкви Нотр-Дам-де-Виктуар, потом шагать по бесконечным улицам, ведущим к кладбищу Пер-Лашез. Там ему придется ходить по земле мертвых, вязкой, липнущей к подошвам и делающей их чересчур тяжелыми, чтобы шагать через могилы. И он ощутил некоторую лень при мысли о необходимости покинуть пушистый ковер, в котором тонули его каблуки и который, при его желании, протянется под его ногами вплоть до самой столовой, где его ждет покойное кресло перед хорошо сервированным столом. Что может быть лучше вкусных блюд и душистых вин для рассеянно-мрачных мыслей, которые ему снова напомнили о приближении часа похорон бедняги Ренодье?

Г-н де Валантон заметил нерешительность своего друга.

— Итак, вы остаетесь?

— Дело в том… дело в том… — бормотал в замешательстве г-н Руасси, — что мне надо быть в полдень…

Г-н Руасси кашлянул два раза.

— Нет, дорогой мой, я должен быть на похоронах… Поля Ренодье… знаете, Ренодье…

Он омрачился. Ренодье был его сверстником — их сверстником, так как Валантон и он были приблизительно одних лет. Если г-н де Валантон доживал шестой десяток, то и он не намного отстал. Он прибавил:

— Впрочем, Ренодье был уже несколько лет так болен, наполовину парализован.

Он выпрямил свой крепкий торс и стойко уперся на прочных еще ногах, ногах охотника, которые целыми днями выносливо шагали за куропатками от одного выводка к другому. Г-н де Валантон смотрел на него насмешливо и снисходительно. Он хорошо знал своего Руасси, знал его страх смерти, его эгоизм. Позавтракать вдвоем с ним будет менее грустно, чем сидеть одному против пустого стула Бернара д'Аржимеля, а Руасси, в сущности, искал только предлога, чтобы избавиться от тягостной повинности. Поэтому г-н де Валантон сказал небрежно:

— Ну, в таком случае для Ренодье это было избавлением!.. Впрочем, я читал его книги, он ненавидел жизнь. Он провозглашал тщету всего существующего: он жаждал уничтожения. Теперь он его достиг!

Г-н Руасси согласился:

— Да, это правда; я редко встречал столь глубокого пессимиста! Но все же ради его сына…

Г-н де Валантон поднял брови:

— Его сына! Да неужели он заметит ваше присутствие? Вы зайдете к нему днем, после его возвращения с кладбища. Именно в эту минуту люди и нуждаются в утешении.

Г-н Руасси колебался:

— Вы думаете?..

— Я в этом уверен.

— Но я писал молодому человеку, что приеду…

— Ба! Скажете, что опоздали на поезд… Что там такое, Жюстен?

Слуга подал на подносе телеграмму, которую г-н де Валантон разорвал по пунктиру.

— От Бернара… Ах, он вернется только завтра.

В голосе г-на де Валантона был легкий оттенок грусти, а на лице выражение досады. Он помолчал с минуту. Г-н Руасси рассматривал маленькую вакханку из терракоты. Г-н де Валантон подошел к нему.

— Ох, уж эти старые холостяки, дорогой мой Руасси! Вы счастливы, около вас есть юное личико, которое вас не покидает!

Он вздохнул. Г-н Руасси усмехнулся и не ответил. Пляшущая и нежная фигурка из хмельной глины изгибалась над мрамором, красноватым и с прожилками, словно виноградный лист осенью.

II

В галереях Пале-Рояля начинали зажигаться огни, когда г-н Руасси вышел из магазина кожаных изделий, куда зашел купить дочери подарок. Он выбрал портмоне, так как Жюльетта как раз потеряла свое несколько дней тому назад. Г-н Руасси, опуская в карман покупку, поднял глаза. Человек с помощью длинной палки зажигал газовые фонари, висевшие под каждой аркой, и в каждом фонаре заставлял вспыхивать золотой огонек.

В саду сумрачные аллеи были пустынны. В грабиновых аллеях женщина устанавливала в ряд соломенные стулья, которые она сдавала за плату. Цветники за решетками расстилали зелень газонов, которая резко отделялась от темного чернозема клумб. Белые статуи, расположенные симметрично, высились на своих цоколях.