подружки. И Ричард подался на юг — в географическом смысле.

Он нашел работу и снял квартирку в Хорнси. Мрачного вида конуру; она смотрелась тем мрачнее, чем больше претендовала на статус настоящего жилья. Все в ней казалось меньше обычного — кровать, стулья, газовая плита. Даже перемычки на дверях были сантиметров на пятнадцать ниже стандарта, и это значило, что, когда Ричарду случалось приходить домой поздно или в пьяном виде, или и то, и другое (как оно чаще всего и бывало), он то и дело ударялся головой о притолоку на пути из одной комнатенки в другую.

Словом, если с переездом на юг его жилплощадь уменьшилась, то социальные горизонты оставались неясны. Он поразился, насколько легко ему дались первые шаги — ожидал, что пробиваться придется с трудом, на каждом шагу сталкиваясь со снобизмом и всяческими подлянками. Но коллеги по журналистской поденщине неожиданно прониклись к нему расположением, точно новизной своей он олицетворял кого-то вроде Ариэля, очаровавшего их остров скуки. То, что он работал на севере страны, что ходил в частный детский сад, простота и безыскусность, с которой он рассказывал о родном доме и о родителях, казалось им странным и в то же время располагающим, и скоро его стали приглашать на бесчисленные вечеринки, где в узеньком, не шире бутылочного горлышка закутке у самодельного бара наливали болгарские вина — щедро, до краев.

После таких вечеринок — по случаю открытия того-то, запуска сего-то или просто банкетов для прессы — Ричард присоединялся к веренице гуляк. Они направлялись в клубы респектабельного лондонского Вест-Энда, и те из их числа, кому посчастливилось удостоиться членства, пропихивали вслед за собой и прочих в «Сохо-Хаус», к Фреду, и, разумеется, в «Силинк» — роскошный рай для посвященных, в эту мастерскую высокомерия.

На Ричарда клуб «Силинк» произвел неизгладимое впечатление. Здесь он встретил кинозвезд, поп-звезд и — что еще важнее — звезд своей собственной профессии, суперподенщиков от журналистики.

Дорогие девушки грациозно скользили по оранжевым коврам заведения; Ричард жадно пожирал их глазами. Он желал их; с прошлого года у него не было секса — если не считать пары торопливых соитий с непосредственной начальницей по журналу, успешной анорексичкой лет сорока, оказавшейся фетишисткой — любительницей перчаток. От третьего раза он уклонился, — после того как она предложила ему надеть кухонные прихватки перед началом процесса. О том, что это — чего он сильно опасался — не повлияло на их профессиональные отношения, не стоит и говорить. И до, и после этого она благополучно продолжала не обращать на него внимания.

Но девушки из «Силинка»! ААААААААААААООО! Как он их желал! Их блестящих волос и тонкой, как папиросная бумага, кожи! Жалобных голосков и пустых глаз! Всем им было присуще выражение тотального презрения — выученного в дорогих школах равнодушия. Они скользили по клубу, а Ричард пристально рассматривал кресты их тел, замечал каждое подергивание плечиком, каждый наклон головы, улавливая малейшие нюансы в их одежде и прическах.

Но самой желанной среди этих беззаботных дев, зовущих с тривиальных скал, была Урсула Бентли. Урсула писала для одного ежемесячного глянцевого журнала якобы дневник, где рассказывала о своих любовных похождениях. К величайшему смятению Ричарда, худшего чтива ему видеть не доводилось, но, так как это была она, он во многом шел на уступки — уступки размером со списание долгов странам Третьего мира. Он страстно желал ее. Ибо она была не просто красива — она была так неправдоподобно красива, точно бриллиант чистейшей воды, найденный в грязи возле китайской забегаловки, — что для глупенького Ричарда очищало его, себя и всю мерзость и летаргию, весь жалкий пафос, которым, как он чувствовал, был пропитан клуб «Силинк».

Так-то Белл и заполучил его, сделав Ричарда членом своей маленькой группки.

Ричард сел на предназначавшийся для него стул и привлек внимание одного из официантов — прекрасно зная, что из-за низкого статуса ждать выпивки ему придется минут -дцать. Белл был, по обыкновению, немногословен. Он сидел в центре, окруженный приспешниками, будто огромный паук в центре паутины; его окружали, окутывали тончайшие нити — нити слухов и сплетен, мнений и разногласий. И посреди всего этого восседал Белл, прислушиваясь, фиксируя и пережевывая информацию, чтобы в нужный момент отрыгнуть ее.

Ведь если кто и был в «Силинке» центром притяжения, «пупом», подлинным Вотреном^[3], ведущим наверх из глубин корабль скандала, то это Белл. Белл, как и прочие, был поденщиком от журналистики — да-да, — но в то же время и гораздо больше, чем просто поденщиком. Он вел ежедневную синдицированную колонку^[4] в «Мейл» и «Стэндарт» — колонку эту просматривали миллионов десять идеологически незрелых читателей. Еще он вел еженедельную телепрограмму — интервью со знаменитостями под названием «Кампанология»^[5], — которую показывали в «прайм-тайм» в пятницу вечером, и пятнадцать миллионов зрителей смотрели ее в прямом эфире. А еще он вел интерактивное шоу в нейтральной зоне на «Ток Радио», которое, положим, выходило в эфир между двумя и четырьмя часами воскресного утра (хотя записывалось шестью часами раньше), но тем не менее умудрялось достичь ушей около четырехсот заблудших душ.

Столь полный охват событий, конечно, предполагает диаграмму пересечения Венна^[6], и один из самых раболепных прихлебателей Белла как-то подсчитал — путем неких хитроумных статистических вычислений, — что, по логике вещей, в Великобритании существуют двести тысяч человек, которые занимаются исключительно тем, что слушают голос Белла, смотрят на лицо Белла или читают написанные Беллом слова, и так жизнь напролет. К слову, тот же самый прихлебатель как-то умудрился заслужить неделю одобрения своего ментора, всерьез проталкивая идею, что Беллу стоит начать трансляции напрямую в подсознание и тем самым заселить мир грёз.

Беллу было под сорок. Крепкий и коренастый, одинаково широкий и вдоль, и поперек тела, он казался бы квадратным и монолитным, не будь его фронтальная сторона странно плоской и как бы двухмерной — этакий обман зрения. Мало кто из смотревших на него обращал внимание на солидные габариты; скорее их немедленно зачаровывал фасад. Репутацию он имел такую, что никто не ожидал увидеть то, что видел, встречая его во плоти, но Белл был привлекательным, аккуратным и приятно ухоженным. Его торс являл собой сплошной прямоугольник, руки — прямоугольники потоньше. Ноги — под стать рукам. Он носил простые, ладно скроенные костюмы, которые лишь подчеркивали то, как он