Твой друг, Валентин, стоит у иллюминатора. Его лицо очень спокойно, он даже улыбается, но мы-то с тобой понимаем, чего стоит это спокойствие и что означает улыбка.
Он смотрит на ясную голубую звездочку. Расстояния — не существует. Он видит буйные краски Земли, он дышит бесподобной свежестью земного воздуха, слышит пенье птиц и прохладный, ласковый плеск морских волн на ашхабадском пляже. Как мало нужно человеку для счастья. Как много должен он оставить на пороге Пустоты!..
Голубая звезда приближается, увеличивается, меняет форму, раздваивается. Это уже не звезда, а глаза. Родные, неповторимые, единственные во всей вселенной, они мерцают сквозь пространство и время. В них — все краски и ароматы Земли, вся нежность человечества. Они любят и зовут…
Довольно! Мне изменяет решимость. Я готов сказать Сетдару библейскую фразу: «Что делаешь — делай скорее!» Делай, потому что ты не способен поступить иначе, а я могу вмешаться и все испортить.
Странная мысль пришла мне сейчас в голову. А ведь все-таки ты, товарищ Петров, виноват в том, что происходит на Станции. Я объясню тебе — почему.
Шестьдесят лет назад двое исследователей, одним из которых был отец твоего друга, обнаружили новый химический элемент. Он обладал комплексом чрезвычайно любопытных, порою странных свойств. Ты тоже занимался им, вместе с Бекиевым. Результат вашей работы принес вам всемирную славу — был создан источник тока микроскопических размеров, но исключительной стабильности ЭДС. Он мог непрерывно работать пять десятилетий. Но не это главное. Он допускал тысячекратное форсирование режима — вот что сыграло сегодня роковую роль.
Погоди, мне понятно, что ты хочешь сказать. Да, микроаккумулятор дал твоему другу возможность жить и работать, не замечая своего физического недостатка. Больше того, только благодаря ему не сорвалась последняя экспедиция. Ведь на Станции должны были работать десять человек. Но, когда вы уже закончили постройку и оборудование Станции, вас неожиданно свалил жесточайший инфаркт миокарда. Всех, кроме Сетдара, И вы вынуждены были вернуться на Землю, а он остался один делать работу десятерых.
Теперь ясно, что причиной внезапного заболевания было совпадение трех циклов солнечной деятельности: одиннадцатилетнего, векового и тысяча восьмисотлетнего. Понятно и то, почему Сетдар оказался в выигрышном положении. И все-таки согласись, Валентин, что, не будь микроаккумулятора, нынешняя трагическая необходимость была бы исключена.
Быстрый подсчет показал, что при форсированном режиме микроаккумулятор будет давать необходимые полампера в течение восемнадцати земных суток. Этого было более чем достаточно, учитывая даже возможную задержку ракетоплана. Присоединение аккумулятора к приборам вызовет определенные болевые ощущения, но какое значение имеют считанные секунды по сравнению с тем, что произойдет потом. Можно согласиться на любую боль, если бы она исключала необходимость последнего шага. Жаль, что не исключает…
Сетдар отсоединил от магистрали все аппараты, кроме трех необходимых, тщательно проверил автоматику смены перфокарт.
— Ничего не поделаешь, Молох требует жертв, — невесело пожаловался он эрголятору и, не удержавшись, нежно провел пальцами по ребристой пирамидке прибора. Потом медленно обвел взглядом помещение. Наружу смотреть не хотелось: там были враждебность и тоскливые, резкие краски чужого мира. А здесь оставался кусочек родной Земли, и он внимательно, не пропуская ни одной детали, осмотрел приборные доски, шкалы, кнопки и клавиши управления. Все это было знакомо, дорого, и всего этого по сути дела уже не существовало.
«Мир есть только потому, что он отражается в моем сознании». Какой-то печальный смысл был в этом кредо солипсистов? Нет, смысла не было, потому что тогда превращается в нелепость, в кошмарную бессмыслицу то, что он собирается сделать.
Сквозь ткань Костюма Сетдар потрогал в боковом кармашке капсулу, которую он отобрал у жены, и поискал глазами диктофон. Несколько мгновений поколебался и щелкнул тумблером автоповтора.
«— … Я пуста, понимаешь? В моей оболочке только ожидание…»
Чувствуя, как поднимается в груди волна горькой нежности, Сетдар торопливо сказал:
— Прости меня, Лю. Я — не могу поступить иначе. Я тоже люблю. И тебя… И Вальку… И весь мир… Но я ничего не сумел придумать. Прости меня, девочка.
Осторожно, словно боясь расплескать наполненный до краев стакан, Сетдар подошел к креслу у пульта сингулятора и сел. Вживленные в его тело микроаккумулятор и такой же микроскопический тиратрон, заменивший сердечную мышцу, никогда раньше не ощущались как инородные предметы. Сейчас он остро чувствовал биение импульсов. Для них требовалось всего пять десятых миллиампера, и, конечно, никакой тиратрон не выдержит тысячекратной перегрузки.
Сетдар сделал глубокий вдох, задержал дыхание и взял скальпель. Предстояла минута боли — последнее доступное ему ощущение на пороге Бездны.
… Звуковая вибрация кристалла затухла, диктофон автоматически выключился. Так же автоматически он включится через пять минут, и в металлической комнате, сплошь заставленной аппаратами и приборами, снова зазвучат живые голоса: тоскующий, страстный — женщины и энергично-сдержанный — мужчины. Потом они замолкнут и после короткого перерыва зазвучат снова. Так будет продолжаться долго, потому что диктофон очень экономичен и ему вполне достаточно энергии света, проникающего сквозь силиконовое стекло, а свет непрерывен, так как Солнце никогда не прячется за горизонт и пыльные ураганы мимолетны.
Не знаю, чья рука поднимется выключить диктофон совсем: та, что включила его, неподвижно лежит на панели сингулятора. Но я верю в чудо. Оно должно случиться, оно не может не быть! Ведь произошла ошибка во времени — ракетоплан прилетает на целых десять земных суток раньше. Неужели нельзя использовать эту ошибку?
Люди, товарищи, братья! Неужели вся ваша мудрость, весь огромный запас знаний не смогут победить сорок часов смерти? Только сорок часов! Вам уже знакома радость победы над небытием. Пусть оно было короче, но сейчас вы сделаете невозможное, ведь сделал же это один из вас. Для вас.
Чудо будет. Я верю, ибо для человечества, объединенного принципами Великого Братства, невозможного нет.