наготове, — согласился Кингсли.

Уходить из лаборатории никому не хотелось, но было ясно, что требование Мак-Нейла нужно выполнить.

— А то, чего доброго, оно всех нас загипнотизирует, — заметил Барнет, — только бы со стариной Дэйвом все обошлось, — добавил он с беспокойством.

— Можно, наверное, просто выключить установку. Но Мак-Нейл боится, как бы не сделать еще хуже.

— Да. Еще вызовешь у Вейхарта какой-нибудь шок, — сказал Лестер.

— Интересно бы узнать, чему он там учится, — сказал Марлоу.

— Скоро узнаем. Едва ли передача будет продолжаться много часов. Такого до сих пор не бывало, — заметил Паркинсон.

Но передача оказалась очень долгой, и постепенно все разбрелись по своим комнатам.

Марлоу выразил общее мнение:

— Дэйву мы все равно ничем помочь не можем, а спать хочется. Я, пожалуй, пойду, вздремну.

Стоддард разбудил Кингсли.

— Доктор зовет вас, мистер Кингсли.

Оказалось, что Мак-Нейл и Стоддард уже перенесли Вейхарта в одну из спален — сеанс связи был закончен.

— Как дела, Джон? — спросил Кингсли.

— Не нравится мне его состояние, Крис. Температура быстро повышается. Думаю, вам незачем к нему идти. Он без сознания и едва ли придет в себя с температурой 40.

— Как выдумаете, в чем дело?

— Не знаю, никогда в жизни ничего подобного не видел. Но если бы я не знал, что здесь происходило, то сказал бы, что у Вейхарта воспаление мозга.

— Это ведь очень серьезно?

— В высшей степени. Помочь ему мы все равно не можем, но, по-моему, вам надо быть в курсе дела.

— Да, конечно. Как выдумаете, отчего это?

— Я бы сказал, слишком напряженная работа нервной системы и всех связанных с ней тканей. Но это только предположение.

Температура у Вейхарта продолжала повышаться, и к вечеру он умер.

Мак-Нейл должен был произвести вскрытие, но, щадя чувства окружающих, решил этого не делать. Он избегал людей и был полон мрачных мыслей — ведь именно он должен был предвидеть трагедию и принять меры, чтобы предотвратить ее. Но он не предусмотрел ни того, что случилось, ни того, чему еще предстояло случиться.

Первое предупреждение исходило от Энн Холей. Она прибежала к Мак-Нейлу, близкая к истерике.

— Джон, вы должны мне помочь. Остановите Криса. Он собирается убить себя.

— Что?!

— Он хочет повторить попытку Дэйва Вейхарта. Я уже несколько часов его отговариваю, но он не желает меня слушать. Говорит, что попросит эту штуку вести передачу с меньшей скоростью, считает, что Дэйва убила именно высокая скорость передачи. Вы думаете, это поможет?

— Кто знает? Я ни за что поручаюсь. Слишком мало об этом знаю.

— Скажите мне откровенно, Джон, есть хоть какая-нибудь надежда?

— Будем надеяться. Но сказать что-то определенное мне трудно.

— Тогда вы должны его остановить.

— Попробую. Я немедленно поговорю с ним. Где он?

— В лаборатории. Но говорить с ним бесполезно. Его нужно остановить силой. Это — единственный способ.

Мак-Нейл пошел прямо в лабораторию радиосвязи и изо всех сил забарабанил в запертую дверь. Голос Кингсли едва можно было расслышать:

— Кто это?

— Это Мак-Нейл. Впустите меня.

Дверь открылась. И Мак-Нейл увидел, что аппаратура включена.

— Энн мне все рассказала, Крис. Опомнитесь. Ваше решение — настоящее безумие. После смерти Вейхарта прошло всего нескольких часов.

— А вы думаете, Джон, я делаю это для развлечения? Могу вас заверить, что люблю жизнь не меньше вашего. Но я должен решиться, и непременно прямо сейчас. Через неделю будет уже поздно, а такую возможность мы, люди, просто не можем позволить себе упустить. После бедняги Вейхарта едва ли кто-нибудь другой отважится, так что это мой долг. Я ведь не из тех храбрецов, которые любят хладнокровно рассуждать о предстоящей опасности. Если уж я должен взяться за опасную работу, то предпочитаю сделать ее сразу — меньше будет времени на неприятные раздумья.

— Все это понятно, Крис, но никому от вашей смерти лучше не станет.

— Глупости все это. Ставки в этой игре очень высоки, так высоки, что стоит попытаться даже при небольших шансах на выигрыш. Это, во-первых. А во-вторых, мои шансы, может быть, не так уж и малы. Я уже связался с Облаком и попросил его уменьшить, насколько возможно, скорость передачи. Оно согласилось. Вы сами сказали, что это может устранить главную опасность.

— Может, да. А может, и нет. Кроме того, если даже вы избежите того, что погубило Вейхарта, могут быть другие опасности, о которых мы не подозреваем.

— Тогда благодаря мне вы узнаете о них, это облегчит дело для кого-нибудь еще — ведь после Вейхарта мне легче браться за дело. Не надо меня отговаривать. Ни к чему это, Джон. Решение мое бесповоротно, я собираюсь начать прямо сейчас.

Мак-Нейл понял, что Кингсли не переубедишь.

— Ну, что ж, делать нечего, — сказал он. — Я думаю, вы не будете возражать, если я останусь здесь. У Вейхарта сеанс продолжался около десяти часов. Значит, у вас он продлится еще дольше. Вам понадобится пища, чтобы поддерживать приток крови к мозгу.

— Вряд ли я смогу делать перерывы для еды, Джон! Вы понимаете, что я должен сделать? Освоить целую новую область знаний, освоить ее всего за один урок!

— Я и не настаиваю на перерывах для еды. Хочу время от времени делать вам инъекции. Судя по состоянию Вейхарта, вы этого даже не заметите.

— Другое дело. Уколы так уколы, если вам так хочется. Я не возражаю. Но простите, Джон, мне пора приступать к делу.

Нет необходимости подробно описывать последующие события. Все, что происходило с Вейхартом, повторилось с Кингсли. Гипнотическое состояние продолжалось, однако, дольше — около двух дней. Наконец, когда сеанс был завершен, Кингсли, по указанию Мак-Нейла, уложили в постель. В течение следующих нескольких часов у него обнаружились симптомы, устрашающе сходные с теми, что наблюдались у Вейхарта. Температура у Кингсли поднималась до 38… 39… 40. Но потом его состояние стабилизировалось, и температура даже стала медленно понижаться. И по мере того, как температура падала — росла надежда у тех, кто был у постели больного: у Мак-Нейла и Энн Холей (она не отходила от Кингсли ни на минуту), у Марлоу, Паркинсона и Александрова.

Через тридцать шесть часов после окончания передачи больной пришел в сознание. Несколько минут выражение лица Кингсли менялось самым неожиданным образом; иногда оно становилось совершенно неузнаваемым, стало ясно, что с Кингсли творится что-то по-настоящему страшное. Началось это с непроизвольных подергиваний лица и нечленораздельного бормотания, которое быстро